— Кончил, пожалуйста, вопросы, — говорит он и проводит ладонью по жестким черным волосам.

И зачем он так волнуется? Почему не расскажет о своем способе заливки подшипников? Почему молчит о боевом тралении? А набор инструментов? Один этот поступок чего стоит!

Хочется вскочить и сказать все это за него. Но матросы ведь тоже знают об этом, а смотрят на Юсупова так, будто и не встречались с ним до сих пор.

— Почему именно сегодня вступаете в партию?

И чего Агапову надо? Почему сейчас?.. Важно то, что он вступает! Будь Витя постарше, он бы тоже подал заявление.

— Почему сейчас? — переспросил Юсупов и задумался.

Слышно потрескивание махорки в чьей-то самокрутке.

— Почему сейчас?.. Дело такое… Не могу, товарищи, без партии! Давно хотел и все боялся, что не примете… А сегодня осмелился… Хочу коммунистом идти в город сквозь лед!

Моисеев, дожидавшийся очереди, заерзал на скамейке, полез в карман, достал платок и для чего-то вытер им свой сухой лоб.

— А что сделаешь, чтобы ходить во льду? — спросил Курбатов.

— Не знаю, товарищ командир… Но ходить мы будем! Честное слово мотористов, будем! — с жаром ответил Юсупов, стукнув кулаком по столу.

Тут все матросы оживились, и отовсюду послышались уверенные голоса:

— Слово рулевых!

— Минеров!

— Пулеметчиков!

— И во льду ходить будем!

Когда шум затих, отец, которого сегодня выбрали председателем, спросил:

— Есть еще вопросы? Нет? Кто за то, чтобы принять товарища Юсупова, прошу поднять руку.

Витя вместе со всеми высоко поднял свою, но сосед толкнул его локтем в бок и спросил с лукавой усмешкой в глазах:

— И давно ты в партии?.. Голосуют только коммунисты.

Витя убрал руку и съежился от стыда за свою ошибку.

— Ничего, за хорошего человека проголосовать никогда не стыдно, — успокоил сосед.

А расплывшийся в улыбке Юсупов, пожимая протянутые руки, подошел к скамейке и сел. Как завидовал ему сейчас Витя! Юсупов теперь был равный среди равных, а он, Витя, только гость.

Словно отгадав его мысли, сосед прошептал ему на ухо:

— Этак пролетит годик-другой, и тебя в комсомол принимать будут.

Вообще день сегодня выдался особенный. Только закончилось партийное собрание и вышли из помещения, — глядь, идет по дороге солдат в ватнике, опирается на суковатую палку и кричит:

— Витька!

Витя остановился, постоял немного да как крикнет:

— Захар! — и бежит к нему.

Вместо «подробного письма» сам заявился!

От Бородачева пахнет махоркой и лекарствами. Он сильно похудел, но глаза смеются, смотрят на всех ласково и задорно.

— Как пробоина, Захар? Залатали?

— Ишь, в зеленое вырядился!

— Уж больно быстро тебя выписали! — шумят подбежавшие матросы.

— Пробоина ликвидирована, а что в зеленом — не беда! Самое главное я сберег! — смеется Захар, распахивает ватник, и все видят матросскую тельняшку, полинявшую от многих стирок.

— Где направление? — строго спрашивает Курбатов.

— Направление? — У Бородачева даже брови поднимаются от удивления. — Какое может быть направление, если я к себе вернулся?

— Направление в часть, — неумолим Курбатов.

— Да вы не знаете меня, что ли? — возмущается Бородачев.

И вдруг спокойный голос Щукина:

— Сбежал?

Бородачев резко повернулся к нему, кажется, вот-вот ответит грубостью, но неожиданно плечи его опускаются, вздрагивают руки, обнимающие Витю.

— Сбежал, — еле слышен его ответ.

Тут и Курбатов не выдерживает и невольно улыбается. Щукин же кивает, дескать: «Так я и знал. Чего еще можно было ожидать от Бородачева?» Настороженно молчат матросы. Много раненых в эти дни вернулось на катера. Шли с официальными документами и без них. Но разве прогонишь матроса, если он сам пришел на свой катер? Разве можно сказать: «Иди обратно в госпиталь», если видишь его глаза? Да и бесполезно это: никуда не уйдет матрос.

И, махнув рукой, Курбатов пошел к катерам.

Радостно зашумели матросы, а Захар легонько шлепнул Витю пальцем по бескозырке и сказал: