Так, веселясь и потирая носы, не заметили, как возникла Лизавета Марковна:

— Ишь, да вас двое соколиков. Ну, идите на кухню, усаживайтесь…

— И Саша!

Саша за столом вела себя чересчур чинно, оттопыривала мизинец, когда держала ложку. Но в общем-то не очень стеснялась.

После обеда Женя сказал, что пора домой. И, по правде говоря, это было хорошо, потому что засветло. А то ведь одного не отпустишь, а провожать в сумерках — сами понимаете…

Проводили его вдвоем с Сашей. Не до дома, а только до горжи Седьмого бастиона, под которой шумел рынок. Оттуда Женя резво ускакал вниз по лестнице, махая на прощанье мятой заячьей шапкой.

Дома Коля поспешно сел за уроки. Тё-Таня в этих вопросах была строга. И это не зря: с гимназистов-экстернов на экзаменах спрос не шуточный.

С задачками Коля разделался быстро, а вот греческий… В прогимназии этот предмет изучали еле-еле, а тут ведь спросят. И кто это придумал мучить людей скучнейшими строфами из «Гомера»? Будто мало для этого латыни!..

Пришла Татьяна Фаддеевна и осталась весьма недовольна Колиным пересказом греческого текста.

— Неужели за целый день нельзя было приготовить как следует!

— У меня от этих переводов уже голова пухнет.

— Вот провалишься, будешь знать…

Коля сцепил на левой руке два пальца и мысленно плюнул через плечо.

— Я завтра выучу.

— И, пожалуйста, помни, что учишь не для меня, а для себя.

— Ну, помню я, помню… О, Господи…

— Все-таки Николай Иванович Пирогов был прав, — вздохнула Татьяна Фаддеевна и пошла к Лизавете Марковне договариваться насчет ужина. И жаловаться на непутевого племянника.

А Коля сел опять к столу и открыл тетрадь. Он ведь обещал себе, что будет регулярно вести «жизненный журнал». Однако много писать не хотелось. Коля решил, что достаточно нескольких слов, чтобы потом он смог вспомнить в подробностях все прошедшие дни, все интересные случаи и разговоры.

Вот как читалась его первая запись:

«Переписал стихи. Женя. „Македонец“ и л-т Новосильцев. Что с ним стало? Английское золото. „Курган“ — это „Македонец“? Пьяный шкипер. Зачем учить греч. яз.? Нахлобучка (не сильная). Пора спать».

Следующие записи отличались той же лаконичностью. Например:

«Никакого разбойника не было. Длинная дорога. Револьвер и сабля. Скучный Симферополь. Экзамены вовсе не страшные. Г-н Раздольский. Жизнь за царя».

Экзамены и правда оказались не страшными. Может быть, оттого, что первым был французский. Коле вместе с тремя другими экстернами предложили сесть за парты в гулком пустом классе, и худой моложавый преподаватель с русыми всклокоченными бакенбардами и в маленьком хрустальном пенсне весело разразился длинной французской фразой. Смысл ее был тот, что нужен смельчак, который пойдет отвечать первым, и что смелость в начале дела — половина успеха. Пока трое Колиных «товарищей по несчастью» ежились за партами, пытаясь переварить сказанное, он (была — не была!) вскинул руку.

Испытание свелось к нескольким вопросам по неправильным глаголам и короткой живой беседе на тему погоды и Колиных впечатлений о губернском городе. Коля отвечал не сбиваясь. О погоде отозвался так, как она того заслуживала, а про город сказал, что видел его пока что мало и что по сравнению с разрушенным Севастополем центр губернии выглядит почти как столица, однако производит холодноватое впечатление; возможно, летом, в зелени, город выглядит уютнее.

— Весьма, весьма недурно, — подвел итог преподаватель и вписал в ведомость аккуратную пятерку. — Желаю вам, молодой человек, тех же успехов и в остальных предметах…

Тогда Коля набрался храбрости и сказал уже по-русски:

— Простите, пожалуйста. Могу я спросить?.. Правда ли, что ваша фамилия Раздольский?

— Точно так-с. Раздольский Иван Павлович. А в чем дело-с?

Коля, чувствуя спиной любопытные взгляды троих, опять перешел на французский:

— Месяц назад в газете были стихи месье Дюпона. Значит, это вы их перевели?

— О… да! Вы их читали?

— Я их даже в свою тетрадь переписал!

— Гм… значит, вы находите их… не совсем слабыми?

— Что вы, Иван Павлович! Они… такие… сразу запоминаются… — Это он опять по-русски. И вполне искренне. Можно было не бояться, что слова его учитель примет за лесть, ведь пятерка-то была поставлена раньше.

Раздольский с явным удовольствием на лице покивал:

— Весьма, весьма польщен… Рад был познакомиться… господин Вестенбаум. Думаю, мы еще не раз встретимся к общему удовольствию…

В тот же день после обеда Коля сдал латынь. Он ее вовсе не боялся. Для человека, знающего французский, латынь — предмет несложный.