Шрифт:
Булочка согласно кивнул головой. Через мгновение с каменного пятачка над ущельем зазвучала первая песня:
Если вы с обрыва, в голубые дали Полетите шустро, камни догонять, Вспомните, что раньше вы так не летали, И уже, как, видно, вам так не летать.После небольшой паузы, для вздоха, грянуло с высоты залповое, пороховое:
Как на поле Куликовом Прокричали кулики, И в порядке бестолковом Вышли русские полки. Как дохнули перегаром — За версту разит. Значит, выпито немало — Будет враг разбит…Булочка пел манерным растянутым речитативом, с дрожью выпуская воздух в конце каждой фразы. Смиренский подпевал беззвучно. Ставский подрубал каждое слово, спотыкался, проглатывал звуки. Булочка толкнул его локтем:
— Слушай, Пантацид, ну что у тебя за голос? Ты не каркай, ка-ар… ка-ар… Пой, как в опере. Со слезой… Вот так… О-о-о!..
Потом послышался с высоты крепкий голос Орлова, раскатистый, упругий, с треском рвущихся звуков. Он читал любимые отрывки из поэмы Твардовского о Теркине. Читал напористо, горячо, и слова получались кипящими, раскаленными, с дымным запахом гари.
Офицеры стояли крепко обнявшись, и после каждой песни то один, то другой, покачиваясь, сонно валился в сторону пропасти. Едва успевали подхватывать сползающее тело, беспощадно встряхивать, опрокидывая спиной к камням. И вновь с яростью, с пеной изо рта вырывались новые и новые ускользающие из памяти куплеты.
Эх, путь-дорожка фронтовая, Не страшна нам бомбежка любая. А помирать нам рановато. Есть у нас еще дома дела!Старшина, устало кивая головой, сонно бормотал:
— Где мои парашутные стропы? Где мое снаряжение? Все осталось внизу Э-эх… Как жаль! Сейчас привязался бы к скале, или хоть повесился бы… за ногу…
Орлов держал его за ворот, упрямо таращил слипающиеся глаза, продолжал петь, тяжело вздыхая между растянутыми слогами.
Ставский пел что-то свое, невпопад, взмахивая руками и хватаясь за воздух растопыренной пятерней.
Булочка изредка садился на колени, покачивался и тянуло его вниз под ноги, туда, где места хватало только на три пары обуви. Орлов рывком ставил его на ноги, горячо рычал в ухо:
Мне надоело нервничать, Ведь нервы не сучок. Я нажимаю ласково На спусковой крючок…И Булочка сонно подхватывал песню, улыбаясь застывшими на морозе губами:
И-и хладнокр-ровно тр-расер-ры По-о во-оздуху летят. И мы хотим того-о же-е, Чего-о они хотя-ят…Он махал кулаком в воздух:
— И мы хотим того-о же-е…Ставский крепился из последних сил. Но все же ветер, упруго бивший в грудь снежными порывами, казался сильнее. Он раскачивал Ставского все больше и больше, бил спиной о камни и вновь тянул, будто удавкой вниз в пропасть.
Ставский, упрямо улыбаясь, выдавливал из себя, жадно глотая воздух:
А-а помирать на-ам ра-анова-ато. Е-естъ у на-ас еще до-ома дела-а…Орлов и Булочка сжали его с обеих сторон:
— Терпи, Глюкоза. Скоро рассветет. Что ж ты не взял спирта медицинского. Мы бы еще и сплясали…
65
На рассвете открылась глазам страшная высота, покрытая толстым слоем неподвижного снега. Исчезли под снежным одеялом рыжие бугры брустверов с черенками саперных лопат. Пропали зеленые пятна плащ-палаток и бронежилетов. Погас под снежной ватой черный, вороненый блеск оружия.
Ровный снег скрыл под собой очертания огневых позиций всех рот полка.
Шульгин услышал сквозь дрему хриплый, надорванный голос Орлова.
— Подъе-ем! Что-о спите, холеры?.. Вста-ать… Летаргический сон, что ли?.. А ну, живо вста-ать… Вытряхивайте снег из ушей! Где замполит роты?
Андрей принялся тормошить товарищей. Те недоуменно шевельнулись, стали тереть глаза.
— Так, темно же еще, товарищ лейтенант. Не рассвело же еще… Что за шутки? Посреди ночи?
В шульгинском укрытии, действительно, стоял густой мрак. Андрей протиснулся к выходу, завяз в снегу, его подтолкнули, и он вывалился наружу вместе с огромным комом снега.