– Это гомункул! – с облегчением прошептал вновь притиснувшийся к нему Подберезовский. – Бастурхан Бастурханович, это всего лишь гомункул! Это я его вырастил! Он не умеет драться, он умеет только жрать! Он не опасен, он всего лишь прожорливая безмозглая тварь!

– Это всего лишь гомункул! – выкрикнул Повелитель, словно это что-то объясняло или хотя бы было понятно ему самому. – Он умеет только жрать! Воины, собраться!

Чудовище наконец показалось полностью. Метра три в высоту, оно сидело на сваренном из стальных уголков стуле и беззвучно открывало рот. Его выпученные глаза пялились на монголов с пьяной бессмысленностью.

– Огонь!

На гомункула обрушился град резиновых пуль, которые врезались в розовую кожу и, увязнув на мгновение в рыхлой туше, словно нехотя отлипали и падали на пол. В чудовище попало не менее тысячи зарядов, но не было видно, чтобы они причинили ему хоть какой-то вред. Кажется, чудовище вообще не почувствовало, что атаковано. Оно по-прежнему бессмысленно пучило глаза и шлепало губами, по которым стекала слюна. С десяток осмелевших монголов подскочили к гомункулу и выстрелили в него в упор. Опять не последовало никакой реакции и тогда два воина принялись карабкаться на расплывающуюся жиром тушу, как альпинисты на Эверест.

– Назад! – закричал Бастурхан, у которого опять появилось дурное предчувствие – неспроста появилась здесь эта инертная туша, ох, неспроста. В коварстве русского хана он уже успел убедиться.

Увлеченные воины не услышали его призыва, они карабкались вверх, на плечи покрытой чем-то липким мясной массы, соскальзывали вниз, опять принимались карабкаться. Внезапно Бастурхан почувствовал, что пол под его ногами словно ожил. Стоять стало трудно, его тело накренилось. Теряя равновесие, он взмахнул руками и едва смог удержаться на ногах.

– Воины! – запоздало сообразив, что происходит, опять закричал он, но докончить не успел. Паркет вздыбился, не успевшие среагировать монголы попадали, покатились, как кегли, по гладкой поверхности паркета, скребя по нему руками в тщетных попытках уцепиться за что-нибудь, образовалась куча-мала из тел сотен и сотен воинов, а угол наклона паркета уже принял опасное значение. – Воины…

– Бастурхан Бастурханович, да что же это… – Подберезовский, забыв о субординации, вцепился в его плечо, а рядом грозно зарычал напружинивший мощные ноги Борис-Батыр.

Монголы катились, ломая друг другу кости и вопя от ужаса, некоторые уже достигли стены, затихли, погребенные под телами товарищей, но самого страшного для непобедимого до сей поры войска еще не настало. Некоторое время гомункул плавно, словно в замедленной съемке, кренился вместе со своим массивным седалищем, и даже не предпринимал попыток удержаться. На несколько томительных секунд задние ножки стула зависли, оторвавшись от пола, жир на теле уродца обвис, подчиняясь силе земного притяжения, а затем, подчиняясь этой же силе, его тело сорвалось со стула и покатилось многотонной массой прямо в сторону кучи распластавшихся монголов. Бастурхан с окружением упали одновременно с гомункулом. Только в самый последний момент отчаянным усилием воли и мышц Повелитель сумел в падении отскочить в сторону и мясной каток просвистел рядом, почти впритирку, он даже успел ощутить запах детской присыпки и узреть огромную, с ведро, промелькнувшую перед носом розовую пятку…

Раздались вопли боли и ужаса, треск ломающихся костей, пол внезапно выровнялся и поднявшийся Бастурхан некоторое время стоял на дрожащих ногах, не решаясь посмотреть, что стало с его войском.

– Повелитель… – Он пребывал в таком состоянии духа, что с трудом узнал голос преданного Умагула. – Повелитель, ты только посмотри…

Ему все же пришлось повернуть голову и увидеть то, что и ожидал. Еще несколько сотен его непобедимых воинов никогда не увидят красивого степного заката и не ощутят на губах вкуса свежего кумыса. Кровавые мясные блины попавших под Подпутинский каток несчастных могли бы заставить неподготовленного человека вывернуться желудком наизнанку. Остальные, прижатые многотонной махиной к стене, со стонами выбирались из-под смертельного мясного гнета. По оценке Бастурхана, розовое исчадие ада убило и искалечило не менее сотни его преданных воинов. Сам гомункул лежал в груде монгольских тел неподвижно, а в нескольких метрах от эпицентра мясорубки валялся стул, который тоже переломал кости нескольким попавшимся на его пути бедолагам. Монголы вскакивали на ноги, трясли головами подобно пропустившим удар боксерам, смотрели на гомункула бессмысленными глазами, как недавно смотрел на них он сам.

– Собрать убитых и раненых… – сказал Бастурхан, чувствуя бесконечную усталость. Но хуже этой усталости было появившееся чувство обреченности. Он понял, что из этой западни ему не выбраться. Ни ему, ни его храбрым воинам. А ведь победа была так близка… Русский хан оказался хитрее, чем он думал, русский хан сумел организовать такую оборону, которую не преодолеть простому, рожденному простой женщиной смертному…

Мрачно посмотрев на увеличившуюся груду тел погибших в страшном зале воинов, Бастурхан перевел взгляд на не менее великое количество раненых и скомандовал:

– Сотникам пересчитать своих бойцов и доложить мне общую численность. Всем разбиться по группам и занять свои сектора. Выполнять… Мы погибнем, брат, – сказал он сопящему рядом Борису-Батыру. – Мы все здесь погибнем. Нам не уйти из этого зала. Русский хан оказался твердым орешком. Я его недооценил.

Борис-Батыр пожал плечами и засопел еще громче.

– Я не хочу! – внезапно закричал олигарх так пронзительно, что монголы прекратили перекличку и замерли, повернув головы к Повелителю и его окружению. – Я не хочу умирать! – Он брякнулся на колени, молитвенно сложил ладони под подбородком, поклонился и громко, прочувствованно произнес: – Владимир Владимирович, признаю свою ошибку! Был неправ, прошу извинить меня великодушно, больше этого не повторится… – Не зная, где находится президент, Подберезовский, поворачиваясь на коленях, на всякий случай повторил это еще трижды, повернувшись в три оставшиеся стороны. И только тогда опомнившийся Умагул, вопросительно посмотрев на Повелителя, закатил банкиру такую оплеуху, что тот упал и затих, перестав, наконец, смущать своим поведением бесстрашных монгольских воинов.