Шрифт:
— Я понял, почему ты не с ними. Только это не повод подыхать с нами. Ты мог просто уйти. Фавны так и сделали.
— Эти?.. — Сонэрг смачно фыркнул. — Привалившиеся спиной к стволу оливы… Со свирелями и козлиными задницами. Тоже вымрут. Скоро и пакостно. Вот на это я бы глянул. И на тех дураков, кому вы глаза застите. Так застите, что собственного дерьма не разглядеть… Ничего, насладятся еще. Царство радости, счастье для всех… Тьфу! Видал я такое в садке со слюдяницами. Есть кого жрать, жрут. Нет — жрут друг друга, вот и считай: вам, бессмертным, конец, а тут — мы. Понравится иклутам, что полускотам по тысяче лет отмерено? Вы нам с одного бока наподдали, они с другого врежут, с завистливого. А назад их не загнать, разве что боги наконец зачешутся. Пошли выпьем, что ли.
— Иди.
— А ты?
— Я — в Стурнон, — внезапно решил Асон. — Вряд ли я завтра до него… доживу.
— Пить и в самом деле хватит, а дрыхнуть не выходит. — Сонэрг как-то странно протянул руку. — Влезай!
— На тебя? — Отречение Ниалка и то было не столь невозможным. — Верхом?!
— А то, Время тебя за уши! Хочу сбегать на ристалище… В одиночку — тошно, наши… те, кто не сдурел, не поймут, а тут — ты.
— Я не «краснорукий».
— А где те «краснорукие»? Лезь! А в Стурнон успеем!
Больше Асон не спорил. Безумная ночь требовала безумств и боялась пустоты, а на линдейском ристалище он провел не худшие часы. Сонэрг принял с места коротким галопом. В Лабиринте проживший в Линдеях чуть ли не всю свою жизнь кентавр разбирался не хуже жрецов и стражи. Мимо проносились громады зданий, белели ребра галерей, желтыми звездами вспыхивали костры или распахнутые двери. Послышался звон струн, женский — Всесоздатель, тут остались женщины! — голос запел хвалу вечерней звезде и утонул в цокоте копыт. Следующая песня за следующим поворотом была мужской и пьяной. Ее тоже надолго не хватило…
II
Справа от почти полной луны догоняли друг друга две звезды — красноватая и ласково-голубая. Смерть и Жизнь. Дочери Времени Всемогущего. Сестры никогда не ссорятся. Смерть берет то, что не может удержать в горстях Жизнь. Жизнь собирает то, что потом отдаст Смерти. Завтра они поделят пришедших к Линдеям, а пока здесь властвует луна. И мешает спать. Тимезий ткнулся лицом в верный мешок, но ни плотно прикрытые веки, ни потертая овчина не спасали от настырного светила. Копейщик сдался, перевернулся на спину и открыл глаза.
Луну медленно рассекало узкое облако, единственное на небе. Выше звездные Кони рвались из рук Колесничего, в ногах его валялся никому не нужный Венец. Ночь перевалила за половину, но до рассвета было неблизко. Последняя ночь перед последним штурмом… Тимезий слишком хорошо знал титанов, чтобы не понимать: бой будет страшным. Сломать церемониальные ворота, пусть и замурованные, для коняг — игрушки, но дальше придется туго.
Стараясь не шуметь, человек вытащил копье и кусок козьей шкуры — протереть наконечник. Это хоть как-то отвлекало от лезущей в душу луны и неуместных перед схваткой мыслей, а жить хотелось все сильнее. Отчаянно, исступленно, как, наверное, никогда раньше. Клионт тоже не спал, но иначе. Мальчишка и так ждал штурма, словно совершеннолетия, а тут его еще Идакл заметил! Как же после такого завернуться в плащ и засопеть? Как вообще спать под такой луной?!
— Тимезий, — прошипело у самого уха, — ты чего не спишь?
— Не хочу. А вот некоторым не мешало бы…
— И я не хочу. — Клионт перешагнул через Матрея, зацепился за мешок и почти свалился у погасшего костра, чудом не отдавив ноги спящему Арминакту. — Какое оно у тебя все-таки…
— Такое, — усмехнулся копейщик, — только не больно-то хватай. Грани — хоть брейся!
— Сам не порежься!.. Хорошо тебе, а моим плащ не сразу пробьешь… Слушай, ты белобрысого вместе со щитом к дереву пришпилишь?
— Я тебе не коняга! Пробить панцирь сил, пожалуй, хватит, но лучше изловчиться руку или ногу подрезать… Ты Невкра спроси, он — лучший.
— Брата вождя?!
— А что? С Идаклом вы теперь приятели…
Замолчал. Думает… А луна все пляшет. По плащам спящих и мраморным восьмиугольным плитам. По краю разбитого фонтана, в былые годы поившего паломников. По наконечнику отложенного в сторону копья… Тимезий видел, как в руках опытных воинов-колесничих копья с такими наконечниками рубят людям руки и головы не хуже тяжелых секир, а при колющем ударе пробивают тела насквозь… Те, кто перемолол под Ионнеями две фаланги, наверняка теперь в Линдеях. За смешной стеной… За истончающейся ночью… В Лабиринте колесницам не развернуться, но мечеглазам они не нужны, да и «краснолапых» вряд ли всех выбили. Это только говорится «последний штурм», а после него еще добирать и добирать.
— Тимезий!
— Чего еще?
— А как ты у Ионней? Как ты того белобрысого?..
— А то ты не слышал! — Вспоминать о поражении перед боем — дурная примета. Перед боем вспоминают о победах, но… Но ведь ты, именно ты, тогда победил. Любой ценой выносить отбитые копья — приказ вождя. Прежде всего — оружие и раненые, а мертвые уже мертвы. Земля одна на всех, это титаны, пока могли, волокли покойников, что познатней, в свои некрополи, людям довольно памяти и победы.
— Расскажи… А то Арминакт всего не видел.