— Бедняга Кейсобон! — сказал ее муж. — Припадок был, по-видимому, тяжелый. На завтраке у архидьякона я заметил, что вид у него совсем разбитый.

— Собственно говоря, — продолжал сэр Джеймс, не желая обсуждать «припадки», — Брук ничего дурного никому не желает, а своим арендаторам и подавно, но есть у него эта привычка — всячески урезывать и сокращать расходы.

— Послушайте! Это же счастье! — воскликнула миссис Кэдуолледер. Все-таки занятие по утрам. В своих мнениях он не слишком тверд, зато твердо знает содержимое своего кошелька.

— Я убежден, что, урезывая расходы на поместье, кошелька не наполнишь, — ответил сэр Джеймс.

— О, в скаредности, как и в любой другой добродетели, можно зайти слишком далеко. Конечно, держать своих свиней впроголодь неумно, ответила миссис Кэдуолледер, вставая и выглядывая в окно. — Но помяни независимого политика, и вот он собственной персоной.

— Как? Брук? — спросил ее муж.

— Да. Ударь по нему «Рупором», Гемфри, а я облеплю его пиявками. А вы что сделаете, сэр Джеймс?

— По правде говоря, мне не хочется начинать этот разговор с Бруком при наших с ним отношениях. Все это ужасно неприятно. И ведь достаточно вести себя, как подобает джентльмену, — сказал добрейший баронет с глубокой верой в эту простую и четкую программу социального процветания.

— И вы тоже тут, э? — заметил мистер Брук, обходя комнату и обмениваясь рукопожатиями. — Я собирался заехать к вам, Четтем. Но очень приятно увидеть всех вместе, знаете ли. Ну, что скажете о событиях? Быстровато развиваются, да, быстровато. Лаффит [135] совершенно прав: «Со вчерашнего дня прошло столетие!» Они живут уже в следующем веке, знаете ли. Наши соседи по ту сторону Ла-Манша. Идут вперед куда быстрее нас.

— А, да! — сказал мистер Кэдуолледер, беря газету. — «Рупор» как раз обвиняет вас в том, что вы отстаете от века. Вы не читали?

— Э? Нет, — сказал мистер Брук, опуская перчатки в цилиндр и поспешно вставляя монокль в глаз. Но мистер Кэдуолледер, не отдавая газеты, продолжал с улыбкой:

— Вот послушайте! Рассуждения о помещике, проживающем неподалеку от Мидлмарча, который сам собирает арендную плату. Они называют его самым закоснелым ретроградом в графстве. Боюсь, это словечко они позаимствовали из вашего «Пионера».

— А, это все Кэк… безграмотный невежда, знаете ли. Ретроград! Послушайте, это же превосходно! Вместо «радикал». Они ведь хотят представить меня радикалом, знаете ли, — парировал мистер Брук с бодрой самоуверенностью, которая черпает поддержку в невежестве противника.

— Нет, мне кажется, он понимает, что пишет. И наносит довольно чувствительные удары. Вот например: «Если бы нам пришлось описывать ретрограда в самом дурном смысле этого слова, то мы бы сказали: это человек, который провозглашает себя сторонником реформ, в то время как все, о чем он непосредственно обязан заботиться, приходит в запустение; это филантроп, который вопиет, когда вешают одного негодяя, и равнодушно взирает на то, как голодают пять его честных арендаторов; человек, который кричит о коррупции и взимает за свою землю грабительскую плату; до хрипоты обличает гнилые местечки и палец о палец не ударит, чтобы починить хотя бы одни гнилые ворота на своих полях; человек, который радеет о Лидсе и Манчестере и готов назначить любое число представителей, которые будут оплачивать свое место в парламенте из собственного кармана, но не желает употребить хотя бы малую частицу арендной платы на то, чтобы помочь своему арендатору с покупкой скота, или на то, чтобы починить прохудившуюся крышу его сарая, или на то, чтобы его жилище меньше походило на лачугу ирландского издольщика. Но нам всем известен остроумный ответ на вопрос, что есть филантроп: „Это человек, чье милосердие увеличивается прямо пропорционально квадрату расстояния“». И дальше в том же духе. Рассуждения о том, какого рода законодатель может выйти из филантропа, — заключил мистер Кэдуолледер, бросая газету. Он заложил руки за голову и посмотрел на мистера Брука смеющимися глазами.

— Послушайте, это же прелестно! — сказал мистер Брук, беря газету и стараясь притвориться равнодушным. Однако он покраснел и улыбка у него получилась несколько вымученной. — Вот это — «до хрипоты обличает гнилые местечки». Я не произнес ни одной речи против гнилых местечек. А что до хрипоты, так эти люди не понимают настоящей сатиры. Сатира, знаете ли, должна до определенного предела соответствовать истине. Помнится, кто-то писал об этом в «Эдинбургском обозрении»: [136] «Сатира должна до определенного предела соответствовать истине».

— Но про ворота сказано не без меткости, — мягко возразил сэр Джеймс, стараясь направить разговор в нужное русло. — На днях Дэгли жаловался мне, что у него на ферме все ворота никуда не годны. Гарт придумал новую навеску ворот, вы бы испробовали ее. На что же и употреблять свой лес, как не на это.

— Четтем, вы, знаете ли, увлекаетесь всякими новинками в ведении хозяйства, — ответил мистер Брук, водя глазами по столбцам «Рупора». — Это ваш конек, и вы не считаетесь с расходами.

— А по-моему, самый дорогой конек — это выставлять кандидатуру в парламент, — вмешалась миссис Кэдуолледер. — Говорят, последний провалившийся в Мидлмарче кандидат — как бишь его фамилия? А, Джайлс! потратил на подкупы десять тысяч фунтов и потерпел неудачу, потому что этого оказалось мало. Локти, наверное, себе кусал от досады.

— Кто-то мне говорил, — смеясь, добавил ее муж, — что в смысле подкупов Ист-Ретфорду до Мидлмарча ох как далеко!

— Ничего подобного! — возразил мистер Брук. — Тори, те подкупают. Хоули и его компания подкупают даровым угощением — горячая треска, ну и так далее, и тащат избирателей к урнам мертвецки пьяными. Но в будущем они уже не смогут поставить на своем — в будущем, знаете ли. Мидлмарч несколько отсталый город, я не спорю с отсталыми избирателями. Но мы разовьем их, мы поведем их вперед. На нашей стороне все лучшие люди.