И вот теперь этот самый Бивербрук приглашает меня к себе на завтрак!

— А каковы сейчас настроения и намерения Бивербрука? — спросил я Бивена.

— О, самые лучшие, — воскликнул Бивен. — Бивербрук считает, что в нынешней обстановке Англии и СССР по пути.

— Ну, что же? — заключил я. — Я приму приглашение Бивербрука… Не стоит ворошить прошлое, если в настоящем мы можем идти вместе против гитлеровской Германии.

Несколько дней спустя (если память мне не изменяет, это было 4 июня) я сидел за столом у Бивербрука. Мы были вдвоем, и я имел возможность близко его рассмотреть. Это был человек невысокого роста, необычай — но живой и непоседливый, с круглым подвижным лицом и острыми, колючими глазами. Из его уст вырывался настоящий фейерверк афоризмов, сентенций, оценок, характеристик людей и событий. В выражениях он не стеснялся. Разговор с Бивербруком был чрезвычайно интересен и поучителен, и я просидел у него более двух часов. Несколько раз я порывался встать и раскланяться, но хозяин меня не отпускал.

В ходе беседы Бивербрук, подобно Черчиллю, счел необходимым объяснить мне причины своего поворота в отношении СССР.

— Да, да, — скороговоркой говорил Бивербрук, — мы должны идти вместе… Скажу откровенно, я не очень люблю вашу страну, но я очень люблю Британскую империю… Ради здоровья Британской империи я готов на все… А Германия сейчас — главная проблема не только для Европы, но и для Британской империи. Так будем же друзьями!

Это тоже было откровенно и, что особенно важно, вполне искренне. Я был очень доволен. Меня всегда тошнило от слащавых речей о симпатии к «России и русскому народу», которыми иные английские политики при крывали пустоту своих чувств или даже антисоветские интриги. Грубоватый реализм Бивербрука производил на меня освежающее впечатление. Да, он руководился эгоистическим интересом своего государства и апеллировал к «эгоистическому интересу» (в его понимании) Советского государства, но на таком базисе можно было строить серьезную политику совместных действий против общей опасности со стороны германского агрессора.

Действительно, мое знакомство с Бивербруком в дальнейшем сильно укрепилось и принесло немало пользы Советскому Союзу. В годы второй мировой войны Бивербрук, будучи членом военного кабинета Черчилля, оказал немало услуг нашей стране в делах снабжения. Он также с самого начала Великой Отечественной войны сделался горячим сторонником открытия второго фронта во Франции. Не случайно Советское правительство наградило Бивербрука одним из наших высших орденов.

Оттепель в англо-советских отношениях продолжалась недолго — лишь около года. Ее апогеем была поездка Идена в Москву. Сразу же после этого в атмосфере англо-советских отношений началось похолодание, ибо чемберленовцы, встревоженные возможностью прочного улучшения отношений между Лондоном и Москвой, вновь подняли голову и, пользуясь своим политическим могуществом, стали всемерно саботировать такую возможность.

Именно в этот период чемберленовцы выдвинули новый план для парирования германской угрозы, который в то время именовался концепцией «западной безопасности». Если в 1934 году правящие круги Англии всех толков и течений склонялись к возрождению Антанты эпохи первой мировой войны и видели именно в ней гарантию сохранения Британской империи, то теперь, в 1935 году, среди правящих кругов Англии стало все явственнее обнаруживаться расслоение между сторонниками «государственного интереса» и сторонниками «классовой ненависти». Первые по-прежнему стремились к возрождению Антанты и, стало быть, к сближению между Англией и СССР. Вторые все больше увлекались игрой на другую лошадь. Они рассуждали примерно так: «Для Британской империи опасны и гитлеровская Германия, и Советская Россия: надо столкнуть их между собой (тем более что фашисты и коммунисты ненавидят друг друга), а самим остаться в стороне; когда Германия и СССР хорошенько пустят друг другу кровь и в результате войны сильно ослабеют, настанет момент для выступления на сцену «запада», прежде всего Англии, — тогда «запад» продиктует Германии и СССР такой мир, который на долгое время, если не навсегда, обеспечит безопасность Британской империи и, возможно, ее мировую гегемонию». Из этой концепции, естественно, вытекали борьба против сближения между Лондоном и Москвой, а также всяческое поощрение Гитлера к развязыванию войны на востоке.

Именно учитывая данную концепцию, М.М. Литвинов, осуществляя политику Советского правительства, зимой 1934/35 года выдвинул лозунг «мир неделим», убедительно доказывая, что в наши дни всякая серьезная война на востоке Европы неизбежно превратится в мировую войну. Литвинов выступал в этом духе в целом ряде речей на заседаниях Лиги наций и на различных международных конференциях и совещаниях. Он настойчиво убеждал в правильности данной концепции европейских государственных деятелей и дипломатов при официальных и частных встречах с ними Он иногда делал это и в мелочах, если считал, что такая мелочь может послужить интересам советской политики. Помню, когда во время визита Идена в Москву Максим Максимович устроил для него официальный завтрак, на торте, поданном к столу, сахарной вязью было написано по-английски: «peace is indivisible» («мир неделим»). Эта деталь произвела на Идена явное впечатление.

Неделимость мира хорошо понимали и более дальновидные среди английских политиков. Весной 1935 года я как-то завтракал с Черчиллем. Мой собеседник опять много говорил о гитлеровской опасности и при этом не стеснялся в выражениях.

— Что такое гитлеровская Германия? — восклицал Черчилль. — О, это страшная и опасная сила!.. Гитлеровская Германия — это огромная, научно организованная военная машина с полдюжиной американских гангстеров во главе. От них всего можно ожидать. Никто не знает точно, чего они хотят и что они будут делать завтра…. Какова их внешняя политика? Неизвестно… Я отнюдь не буду удивлен, если первый удар Гитлера обрушится не на СССР, ибо это довольно опасно, а на совсем другие страны.

Переходя затем к сторонникам «западной безопасности», Черчилль продолжал:

— Эти люди рассуждают так: все равно Германии где-то нужно драться, в какую-то сторону расширять свои владения — так пусть она лучше выкроит себе империю за счет государств, расположенных на востоке и юго-востоке Европы! Пусть она тешится Балканами или Украиной, но оставит Англию и Францию в покое. Такие рассуждения, конечно, сплошной идиотизм, но, к сожалению, они еще пользуются значительной популярностью в известных кругах консервативной партии. Однако я твердо убежден, что победа в конечном счете останется не за сторонниками «западной безопасности», а за теми людьми, которые, подобно мне или Ванситарту, считают, что мир неделим и что Англия, Франция и СССР должны явиться костяком того оборонительного союза, который будет держать Германию в надлежащем страхе. Никаких уступок Гитлеру делать нельзя. Всякая уступка с нашей стороны будет истолкована как признак слабости и только окрылит Гитлера к повышению его требований.

Соображения Черчилля меня тогда очень порадовали, и я всецело их поддержал. Мне хотелось верить, что такой человек, как он, может быть хорошим судьей прозорливости и дееспособности британского господствующего класса… Увы! как показали последующие события, Черчилль проявил в своем прогнозе излишний оптимизм. Чемберленовцы оказались значительно сильнее и тупее, чем он думал. В частности, сразу же после возвращения Идена из Москвы они стали прилагать огромные и далеко не бесплодные усилия к восстановлению своего влияния.