Его, видно, подослали. На самом деле то было мнение Пинсонов и их людей. Черви! Карлики! Они ничего не знали о посланном ему небом гласе! О тайной Миссии потомка Исайи!

9 сентября. Воскресенье. Матросы не исполняют его приказов и пытаются тайком изменить курс.

Их манит север, манят нежаркие плодородные земли.

Они уверены, что Адмирал ничего не видит или — по малодушию своему — не желает замечать. И ошибаются. В этом-то он им не уступит. Адмирал приказывает кораблям собраться вместе, созывает капитанов и лоцманов. Крепкая взбучка.

Родригес де Эскобедо, нотариус, должен явиться на мостик. Он приводит себя в порядок перед зеркальцем у грот-мачты. Расчесывает бороду. Торжественный, с вечным Гомером под мышкой.

Появляются Пинсоны, Ниньо, Де ла Коса, Кинтеро. А также генуэзцы и королевский инспектор Санчес де Сеговиа. Пусть королевский нотариус при всех черным по белому запишет: «Никто не смеет хитростью изменять курс, который здесь торжественно провозглашается и указан нам Их Королевскими Высочествами: только на Запад».

Недовольство на лицах. Пусть. Теперь им будет труднее лгать, прибегать к недозволенным трюкам.

Подписывается Акт. Собрание распускается.

Адмирал возвращается в рубку. Погружается в лохань. Размышляет о силах моря.

Элементарная амфибиология. 10 сентября. Слово Адмирала к подчиненным. Нет ничего опасней забвения. А люди забыли, что по природе своей они амфибии, забыли даже моряки. Посмотрите на свои ступни, на ладони — они как у перепончатолапых, но без перепонок. А разве не похожи ягодицы на округлившиеся остатки исчезнувших плавников? Как можно не видеть очевидного?

На море удача ждет лишь того, кто усвоит эти истины.

И люди должны забыть все то, о чем с похвалой говорят как о моряцких доблестях.

Адмирал приказывает совсем низко опустить прямой парус на грот-мачте, так что он едва тянет каравеллу над волнами. Он хочет, чтобы корабли стали одним целым с морем. Чтобы корабли не были слишком сухими, словно случайные гости в море.

Приказывает не конопатить дающие течь доски. Пусть внизу стоит вода, пусть люди слышат ее плеск, как слушает он, когда вода переливается через край лохани и бежит по полу рубки.

Держаться на воде как чайки. Как кантабрийские рыбаки. Не слишком отрываясь от морской массы. Не бороться с морем. Не сушиться. Он учит людей: не спешите вытираться, спите в мокрой одежде. Пусть в это трудно поверить, но тогда вы забудете о простудах.

Чайка — поучает Адмирал — не ждет перемены ветра. Для нее хорош любой ветер. Не меньшей хвалы достойна ловкость галисийских рыбаков.

Любые другие доводы — выносит он приговор — французские выдумки.

Хуан де ла Коса пытается возражать, но скоро умолкает.

Колумб плавает в своей лохани, лицом вниз, как мертвый. Над водой торчит лишь дряблый, бледный зад (как у бельгийской монахини, изнасилованной солдатней и утопленной в канале).

Он довольно долго остается в таком положении. Он изумлен.

Потом утверждает, что, слившись с водной стихией, можно сообщаться с Морем-Океаном и что, только бросив вызов противнику, победишь страх.

На кладбище надо петь, учит он. В лесу в безлунную ночь — свистеть.

Ветер дует свирепо. Нос корабля врезается в бурлящую толщу вод. Каравелла разбивает пенные гребни. Летит снежная бахрома, кружево, белая слюна дикой кобылицы, что мчится во весь опор.

Адмирал выходит из рубки, и дерзкий ветер треплет, как хочет, его волосы.

Соленые капли-гиганты. Нити жидкого серебра.

Дрожат бакштаги и фалы. Надувшаяся парусина отважно дергает за бушприт. Упрямый мул, скачущий сквозь непогоду, только уши плотно прижаты под дождем и ветром.

Мокрые фалы, сдерживая паруса, становятся будто выжатыми. От трения о битенги и уключины от них идет пар. Поводья обезумевшего коня.

Протяжные стоны у оснований мачт — фока, грота и бизани, работающих из последних сил. В жестоком празднестве бури они превращаются в хрупкие стебли.

Глухие удары моря о судно-скорлупку.

— Эй! Эй! Эй! — кричит Адмирал. Он спускается из рубки на палубу. Созывает людей, которые ведут себя так, будто ничего не происходит. Слоняются без дела. Лениво переругиваются. Мрачные, скучающие. — Давай! Давай! Все, все! Подтягивай шкоты! Поднимай! Поднимай! — Он сам хватается за леер фок-мачты.

Корабль дрожит. Молодая кобылица в ожидании жеребенка. Скрипка в миг бурного allegro.

Теперь хриплым голосом поет ветер, проникая в люки и отсеки трюма. Леера, бакштаги — струны арфы, отдавшейся музыке.