Когда пришла весна, Север повел свою армию на дикие земли Каледонии. Сам он чаще путешествовал в носилках, чем верхом. Каледонцы внесли беспорядок в арьергард противника, перебили отставших, а в качестве приманки для остальных использовали выпущенный на волю скот. Леса и долины были полны врагов, но они словно таяли при приближении римских легионов, и тем никак не удавалось вынудить их принять бой. Римляне пробирались сквозь леса, преодолевали горы, форсировали разлившиеся реки, отражая постоянные партизанские атаки. Древние летописцы, которые всегда были не в ладах с цифрами, определяли потери римлян пятьюдесятью тысячами, что кажется невероятным.

Тем не менее римляне неуклонно продвигались на север через плоскогорья, пока не дошли до конца «Британского острова», где Север, чувствуя, что находится там, куда не ступала нога ни одного римского военачальника, велел провести некоторые астрономические наблюдения, после которых окончательно уверился, что Британия — действительно остров. Похоже, однако, что он дошел не дальше, чем до восточного побережья залива Мори-Ферт.

Продвинувшись достаточно далеко на север, чтобы удерживать уже завоеванное, оставив измученные легионы, зимовать в Абердиншире, Септимий Север вернулся в Йорк дожидаться следующего военного сезона. Здесь его здоровье ухудшилось, но решимость осталась непоколебимой. Весной он вернулся «на передовую», руководить кампанией. То ли трудности стали непереносимы, то ли Каракалла слишком долго испытывал терпение войск, но случился мятеж, который император погасил, появившись перед войсками в своих носилках. Указав на свои опухшие руки и ноги, он произнес: «Солдаты, запомните, командуют — головой!», приказал им повиноваться себе, и они немедленно подчинились.

Вторая кампания убедила каледонцев, что у них нет надежды устоять против такого решительного командующего, и осенью они запросили мира, обещая вести себя хорошо и уступить свои земли императору. Вполне удовлетворенный, он вернулся в Йорк, где вскоре узнал, что сразу после его отъезда каледонцы начали общее наступление. От этого его здоровье не улучшилось. Охваченный гневом и решимостью следующей весной окончательно стереть каледонцев с лица земли, Север серьезно заболел. Кроме военных неудач его угнетали страдания, которые он испытывал как родитель: ясно было, что Каракалла только и ждет его смерти. Когда император умер, подозревали, что его конец ускорил яд, который доктора дали ему по наущению Каракаллы; но подобные подозрения всегда возникали у смертного одра любого императора. В Йорке устроили погребальный костер, и тело Септимия Севера было сожжено с почестями, подобающими цезарю.

Императрица Юлия и ее сыновья увезли прах императора в Рим в алебастровой урне. Каракалла и Гета теперь оба были наследниками императорского престола. Оба они открыто ненавидели друг друга и старались сделать так, чтобы их пути не пересекались: один управлял Восточной империей, другой — Западной. Но это не устраивало Каракаллу, который все-таки хотел править один. Императрица назначила сыновьям встречу в своем дворце. Каракалла явился в сопровождении центурионов. Они получили от него приказ зарезать Гету. Юноша в испуге бросился в объятья матери, где и был заколот, брат же если не помогал, то спокойно наблюдал это.

Все это время триумфальная арка Септимия Севера, построенная в 203 году н. э., за пять лет до каледонских кампаний, стояла на Форуме. На ней было не только имя самого императора, но и имена Каракаллы и Геты. Убив брата, Каракалла тут же издал приказ стереть его имя со всех памятников в Риме, где оно было. На арке заметен пробел. Стертые слова: «…et Getae nobilissimo caesar» [46] воссоздали потом по следам, оставленным скобами бронзовых букв, которые были убраны.

Каракалла правил всего семь лет, и это было время многочисленных зверских убийств. Говорят, его преследовали призраки отца и брата, которые нацеливали свои мечи на его грудь, и он никак не мог избавиться от них, хотя неустанно совершал паломничества к святилищам самых разных богов. Он пытался прогнать своих мертвых родственников, отправляя к ним на тот свет сотни современников, и, возможно, в конце концов сошел с ума. На тридцатом году жизни Каракалла был убит своим конюшим — подсаживая его в седло, тот вонзил ему в бок кинжал.

Тысячам приезжих британцев, каждый год видящим эту арку, как видел ее я, можно напомнить, что она здесь поставлена одним из первопроходцев Шотландии.

Я рассматривал арку Септимия Севера, размышляя о том, как император путешествовал по шотландским холмам в своих носилках, когда в нескольких шагах заметил ступени, ведущие к видавшему виды зданию с высокими бронзовыми дверями. Я поднялся по ступеням и оказался в доме Сената — в Курии Древнего Рима, самом важном месте римского мира.

Ее обнаружили в 1937 году, когда снесли древнюю церковь Святого Адриана. Церковь рухнула — и открылся дом Сената, несколько пострадавший, правда, от своего тридцативекового пребывания под землей. Под полом была обнаружена мостовая времени Диоклетиана — здесь встречались сенаторы в роковые времена, предшествовавшие падению Рима.

Я подивился безмятежно спокойным лицам окружающих, которые явно не знали, что стоят на исторической, священной земле. Да, это, можно сказать, праматерь всех парламентов. Я почувствовал острую потребность поделиться с кем-нибудь своим восторгом и заговорил с мужчиной, стоявшим рядом, но он ответил на незнакомом мне языке. Я вспомнил Гиббона, который прохаживался по Форуму «величавой поступью», и подумал, что уж он-то застыл бы, пораженный этим зрелищем.