Хороший токарь, довольно начитанный, грамотный, Алиференко как нельзя лучше подходил к той роли, какую ему сейчас приходилось играть. Он был настоящей душой заводского коллектива. В слободке он знал чуть ли не всех жителей поименно, знал, сколько у кого детей, когда в каком доме будут крестины, свадьба.

Личная жизнь у него сложилась неудачно: жена рано умерла, детей не было. Жил он бобылем. Всю свою неизрасходованную привязанность и жажду деятельности, всю великую любовь к людям Алиференко бескорыстно отдал жителям Арсенальской слободки. Ради них он был взыскательным, строгим и даже жестоким, если встречался с вором или разгильдяем. Мог стать и беспощадным.

Выйдя от Пелагеи, он помчался на конный двор, чтобы отправить подводу за доктором. Но, как назло, все лошади оказались в разгоне, кроме выездной начальника Арсенала. Тот сам собирался ехать в город.

— Когда подавать велел? — спросил Алиференко у конюха.

— Да минут через двадцать.

— Запрягай сейчас. Под мою ответственность.

Минут через пять Алиференко объяснял начальнику Арсенала положение дел.

Сложными были отношения между ними. Алиференко понимал, куда тянется душой Поморцев, и делал вид, что не замечает этого; был простоват в обращении, не шумел, не грозил, а всегда как бы советовался с ним. Поморцев знал, что председатель завкома не так прост, как кажется, считал его хитрецом и побаивался его проницательности. С ним он был корректен и сговорчив, но собственного достоинства не ронял.

В душе Поморцев очень удивлялся тому, что рабочие сумели обеспечить Арсенал заказами и проявляют столько усердия в делах. Он привык представлять себе рабочего существом забитым и равнодушным ко всему, что не касается прямо его заработков. Как же он был поражен, когда увидел хозяйскую заботу этих же самых людей, их стремление получше наладить производство. Поражала и готовность рабочих нести тяготы и лишения во имя проблематичного лучшего будущего. Поморцев объяснял это исключительно личным примером и влиянием таких незаурядных личностей, как Алиференко, Демьянов или Чагров — арсенальских большевиков. Не будь их, что значила бы вся эта пестрая, неоднородная толпа? Чтобы рабочие и крестьяне сами стали управлять государством? Бог мой! Когда это было? Где?..

Слушая Алиференко, начальник Арсенала не сразу понял, что тот от него хочет на этот раз. Больной ребенок? А при чем здесь он, Поморцев? Уж это, кажется, не входит в круг его обязанностей. Слава богу, хватает забот и без голопузых мальчишек.

— Гм... Случай действительно... — недовольно морщась, протянул он. — Чей ребенок, Чагрова?.. Так, так. — Он хотел сказать, чтобы взяли извозчика, но не решился. — Какого надо врача?

— Хорошего, — сказал Алиференко. — Самого лучшего, какого вы знаете...

— Н-да... Что же, мне самому за ним заехать? — спросил он, обескураженный тем, что приходится заботиться о каком-то неизвестном мальчишке.

— Я очень прошу вас. А лошадь мы сразу пришлем обратно. Вас не задержим.

— Ну хорошо. Хорошо. — Поморцев надел шинель.

Часа через полтора кучер начальника Арсенала привез доктора Твердякова. Он рысью промчал его по кривым улочкам слободки и осадил перед оврагом.

Когда Алиференко пришел к Чагровым — он сам привез дрова, — осмотр больного был закончен. Доктор мыл руки над тазом, а Пелагея из кружки поливала ему.

— Тесно живете, — говорил Марк Осипович, критически оглядывая помещение. — Детишкам необходим воздух. Как можно больше воздуха.

— Тесно. Тесно, — подтвердила Пелагея. — И то слава богу. Другие совсем без своего угла.

— Что с мальчиком? Болезнь опасная? — спросил Алиференко.

— А знаете, кризис миновал. Дела теперь пойдут на поправку, — сказал Твердяков, вытирая полотенцем руки. — Мое вмешательство не сыграет особенной роли. Но лекарства вы ему давайте, как я сказал. И не застудите снова парнишку. Одевайте получше, когда будете пускать гулять, — повернулся он к Пелагее.

Алиференко в словах доктора почудился упрек.

— Тогда извините. Оторвали вас от других больных, — глухо сказал он, глядя на то, как Марк Осипович прятал стетоскоп в дорожный чемоданчик.

— Другие тоже на поправку идут, — весело отозвался Твердяков. Он нисколько не был огорчен дальней поездкой. Случай был несложный, но наводил на некоторые интересные мысли. В отличие от Поморцева, доктор был склонен делать из своих наблюдений определенные выводы. — Да, батенька мой, повышается ценность человека — вот первый результат революции, — продолжал он, обращаясь к Алиференко. — «Кто был ничем, тот станет всем». Вот и прекрасно!

Дня через три после посещения доктора Николенька встал. За дни болезни он похудел, вытянулся. Пелагея так была рада, так довольна, что не знала, чем его и потчевать, Сбегала к соседке за мукой и затеяла печь оладьи.

негромко, приятным голосом пела она, стоя у плиты, вся раскрасневшаяся от жары.