— Загордился ты, видать, Иван Павлович. Больно высоко голову носишь, — продолжал Петров.

— Ты что же, ссоры ищешь? — спокойно спросил Савчук. — Так время неподходящее.

— Как там моя женушка поживает? Не скучает? — прищурясь, с нехорошей двусмысленной улыбочкой спросил Петров, не обратив внимания на слова Савчука.

Савчук отодвинул налитый снова стакан.

— Пить я больше не буду, — решительно сказал он. — И вам не советую. А будете безобразничать, отцепим вагон на первом разъезде.

— Ой, круто как берешь, — насмешливо протянул Петров. — А ходишь один, без охраны.

— Уж не вас ли бояться? — Савчук усмехнулся; он и в самом деле ни капельки не боялся, только презирал этих бахвалов и пакостников.

Перестук колес становился более редким, вагон покачивало на стрелках; поезд подходил к станции.

— Мелко вы плаваете, ребята. Сидеть вам в луже, коли за ум не возьметесь, — сказал Савчук, еще раз окидывая вагон внимательным взглядом. — Теперь можете открыть дверь.

На перроне он увидел новую группу вооруженных людей и тут же направил всех в вагон к анархистам.

— А вы не мешайте! — прикрикнул он на боевиков, и те расступились, освобождая проход.

Вечером эшелон с главной магистрали перевели на благовещенскую ветку. Пока стояли на узловой станции Бочкарево, Савчук узнал, что Благовещенск уже целиком находится в руках казачьих банд атамана Гамова. Отошедшие революционные отряды сосредоточивались в деревне Астрахановке, верстах в семи от города. Туда Савчуку надлежало привести и свой отряд.

Прицепили еще три вагона с каким-то снаряжением.

Ожидая отправления эшелона, Савчук ходил с Супруновым вдоль состава. Гордей Федорович жаловался, что у него ломит поясницу, к непогоде следовательно.

Небо действительно с трех сторон обложило тучами. Только там, откуда прибыл состав, над горизонтом еще мерцали две-три звезды.

Около полуночи повалил снег. Когда поезд тихо прошел по зейскому мосту и остановился на предпоследнем от Благовещенска полустанке, все вокруг тонуло в белесой мгле. Крупные белые хлопья снега медленно кружились в пространстве, освещенном тусклым светом одинокого фонаря; снег мягким пластом ложился на станционные пути, на крышу небольшого цинкового пакгауза и ветви деревьев. Ветра не было. На станции стояла удивительная тишина.

Спрыгнув с подножки еще до остановки поезда, Савчук зашагал по мягкому снегу к маячившему впереди на путях дежурному железнодорожнику. Вдруг глухой неясный шум пронесся в тишине над станцией. Савчук остановился, поднял голову и стал слушать. И опять тот же звук пронесся над его головой; Иван Павлович уже безошибочно привычным ухом различил звук далекого орудийного выстрела. Затем громыхнуло чуть посильнее. Звуки выстрелов чередовались почти с равными промежутками

Теперь выстрелы слушал не один Савчук; многие бойцы стояли возле вагонов и, подставив лица падающему снегу, прислушивались к далекой канонаде.

— Из трехдюймовых садят, — сказал подошедший Черенков.

— Гаубицы. Четыре с половиной дюйма, — поправил Савчук. — А это — морская пушка Канэ. Из Астрахановки отвечают.

Железнодорожник впереди замахал фонарем; паровоз без гудка тронул вагоны. Эшелон, набирая скорость, помчался сквозь ночь и пургу.

Лошади бойко бежали по темным улицам Астрахановки мимо чернеющих за заборами домов. Кое-где в окнах светились огни. Снег перестал идти, небо понемногу стало очищаться от туч, засияло холодным блеском далеких звезд. Большая Медведица передвинулась, предвещая близкий рассвет.

По невнятному говору, скрипу ворот, хлопанью дверей в этот неурочный час и по десятку других почти неуловимых признаков Савчук понял, что село не спит, что оно и сейчас живет сложной, напряженной жизнью. Сразу дохнуло на него привычной фронтовой обстановкой.

Сколько недель и месяцев провел он в таких вот затаившихся в ночной темноте, насторожившихся деревушках — польских, литовских, белорусских, украинских; деревушках, где каждый дом, каждый двор переполнен дремлющими вповалку усталыми солдатами; где одинокая старушка хозяйка или обремененная детьми солдатка, не смыкая глаз, слушает разноголосый храп, стоны, ругань, вздыхает, думая о своем сыне или муже, который вот так же коротает где-нибудь недолгую солдатскую ночь. А утром сунет она кому-либо из ночевавших в избе солдат последнюю кринку молока и незаметно осенит уходящих крестным знамением. Кто-кто, а уж Савчук знал, как глубоко затрагивает война жизнь народа.

— О Мухине что-нибудь известно вам? Как он сейчас? — спросил Савчук у едущего с ним в санях представителя астрахановского штаба. То был расторопный парень из фронтовиков. Он встретил эшелон на полустанке и дал указание, куда двигаться после выгрузки. Измученный за трое бессонных суток, убаюканный монотонным скрипом полозьев и покачиванием саней на раскатах, парень незаметно для себя начал дремать. Савчуку пришлось толкнуть его в бок и повторить вопрос.

— А! Что?.. Мухин в тюрьме, — сказал он, поняв наконец, что хотел узнать его спутник.