— Еще не время, — сказал Ашир, — еще не все туркестанцы понимают, что Германия проиграет войну и что так называемый «Свободный Туркестан» — лишь демагогическая выдумка нацистов. Нас, как и других, хотят использовать в качестве обычного пушечного мяса. Все подобные формирования, которые создают гитлеровцы, — это по сути легион обреченных на смерть. Это идея фашистских главарей, чтобы вбить клин между братскими народами нашей страны, натравить их друг на друга, используя с этой целью и военнопленных различных национальностей для борьбы против своей же Родины... Так что ждите, друзья. Ждите!

И туркестанцы ждали, снося муштру, издевательства... В их каторжную жизнь внес разнообразие лишь бродячий цирк-шапито, раскинувший свой шатер неподалеку от Понятова, на пересечении трех дорог, ведущих в Варшаву, белорусский город Барановичи и соседние польские села. Солдаты любили ходить в цирк. Заходил туда и Таганов.

В последнее время Байджанов, подобравший у себя группу туркестанцев, готовых перейти с оружием в руках на сторону партизан, все чаще требовал у Ашира ускорить задуманное. А он, готовя общее вооруженное выступление, просил его набраться терпения. Но тот по-прежнему настаивал на своем. Такое поведение Байджанова могло провалить всех, и тогда разведчик решился на рискованный шаг — познакомил Байджанова с Марией, которая должна была помочь его группе перейти линию фронта. Он представил Белку как свою знакомую. О том, что гимнастка цирка работает на нашу разведку, разумеется, никто не подозревал.

Подготовив переход группы Байджанова, Ашир и Мередов, ставший с его помощью дивизионным пропагандистом, по заданию Мадера выехали в Варшаву. Там им удалось завербовать в лагере еще около пятидесяти туркестанцев. Половина из них по дороге в Понятово бежала. Вернувшись, Ашир обвинил немецкую охрану в том, что она пропила предназначенные для пленных продукты и потому преступно отнеслась к своим обязанностям.

— Разве пристало немецкому солдату так исполнять свой долг сейчас, в тяжелый для Германии час? Разве этому учит свой народ фюрер? — возмущался Таганов в кабинете командира дивизии. И немцев арестовали...

Мадер гордился преданным и исполнительным туркестанцем. Гордился им и Фюрст, который после войны рассказывал советскому следователю:

«Я весьма был доволен донесениями Таганова. Через него мне было известно все, что происходило в штабе Мадера, оказавшегося на поводу у проходимцев Сулейменова, Абдуллаева и им подобных... Они даже предложили ему чин фельдмаршала Туркестана. Это был не штаб дивизии, а клоака. Офицеры-азиаты слушали передачи союзников, договаривались даже до того, что англичане им по духу ближе, чем немцы, будто в жилах туркестанцев течет голубая кровь Чингисхана и Батыя... А Мадер знал о неблагонадежности своих прохвостов, мечтавших освободиться от немецкой опеки и проводить самостоятельную панисламистскую, пантюркистскую политику. Знал и молчал. Нет, даже поощрял. Просто эта старая лиса разводила сопливую демократию, строила гегемонистские планы. Когда осел жиреет, он лягает своего хозяина. Мадер любил изрекать сию восточную мудрость...»

Но у Фюрста был в то время другой источник информации. Секретный агент Роберт докладывал: «Группа туркестанцев из первой роты во главе с Байджановым готовится к переходу на сторону партизан, связь с которыми поддерживается через гимнастку цирка-шапито». Он обращал особое внимание на то обстоятельство, что большинство участников группы завербованы в дивизию заместителем начальника отдела пропаганды дивизии Аширом Тагановым.

Над этим стоило подумать. Фюрст думал и действовал.

Ночью гестаповцы окружили лагерь, ворвались в казарму, схватили многих туркестанцев. После жестокой борьбы в их руки попал и Байджанов, который успел в перестрелке убить двух немцев. Той же ночью был оцеплен цирк-шапито. Искали гимнастку, но ее в вагончике не оказалось.

Таганов как раз вернулся из командировки и в последний момент успел предупредить Марию. Проболтался сам же Джураев, пытавшийся накануне ночного налета разговорить его.

— Ты что, свою кралю Байджанову передал? — Он ухмыльнулся и отпустил грязную шутку по ее адресу. — Не боишься, что ее уведут? Я бы поостерегся закона, запрещающего неарийцам вступать в интимную связь с немками...

И Ашир, видя, что Джураев явно провоцирует его, на всякий случай решил вывести Белку из-под удара. Чутье не обмануло разведчика.

Всех задержанных долго и мучительно пытали. Особенно изощренно Фюрст измывался над Байджановым, у которого нашли обрывки записки, написанной его рукою: «Готовься, друг... Я знаю человека, который выведет нас из этого ада... Теперь... свою дорогу. Жаль, долго обсуждали впотьмах... рядом... это надежный... товарищ, зовут его...» Текст в иных местах обрывался — Байджанов при аресте успел разорвать, но всю записку съесть не успел. На съеденных клочках значилось и имя Ашира.

— Кто этот человек? — допытывался Фюрст. — Скажи, и я освобожу тебя.

Байджанов упорно молчал.

Перед рассветом арестованных, измученных пытками, вывели за колючую ограду лагеря. На виду у казарм им приказали рыть могилы, но никто не двинулся с места. Окруженные цепью немецких автоматчиков, они стояли на холодном порывистом ветру, смело глядя в глаза палачам.

Фюрст, достав из кобуры «вальтер», мелкими шажками подошел к Байджанову.

— Героем хочешь умереть, бандит? — Оберштурмбаннфюрер ткнул пистолетом в его лицо. — Видишь, какое у «вальтера» маленькое дуло? Нажму на спусковой крючок — из этой дырочки вылетит кусочек свинца... И кутарды [39] Байджанову! В последний раз спрашиваю, скажешь имя?!