Я не мог успокоиться, не понимая, отчего поступает такой сигнал. Оставив недопитым чай, прилег на диван хорошенько сосредоточиться. Но снова никакая картина не просматривалась.

И я стал размышлять, пытаясь все разложить по полочкам. В этом и была моя первая и главная ошибка, ибо рассудок в таком случае не помощник, а помеха. Нужно было принимать сигнал безоговорочно и попытаться что-либо предпринять, хотя у меня и сейчас нет уверенности в том, что катастрофу можно было предотвратить. К тому же, решающее слово по космическим программам оставалось за руководителями государственного олимпа, а там вряд ли прислушались бы к мистическому наитию.

А рассуждал я приблизительно так: почему не вернется? Даже сгорев при вхождении в плотные слои атмосферы, капсула с телом космонавта упадет на землю. Значит, он вернется. Корабль запущен вокруг Земли по круговой орбите и улететь в бездонные просторы Вселенной не может. Значит, он вернется. Не допускать же фантастическую мысль, что он будет перехвачен инопланетянами!

Эти заумные построения и привели меня к нерешительности. Ведь само ясновидение пока научно никак не очерчено, а следовательно, алогично, и нечего было мне искать разумных обоснований.

Долго разгадки ждать не пришлось: через несколько дней официально было объявлено, что космонавт Владимир Комаров погиб при спуске.

Он не вернется живым.

Действительно, логические построения совсем или почти совсем отсутствовали в большинстве провидческих открытий Вольфа Мессинга. Полная противоположность методике легендарного Шерлока Холмса. Никакого анализа, никаких энциклопедических знаний не применял он в тех случаях, когда ему приходилось помогать в раскрытии совершенных преступлений.

В конце 20-х годов, находясь на гастролях в Париже, Мессинг был приглашен в провинциальный городок, чтобы попытаться раскрыть тайну смерти одной очень богатой вдовы, явно кем-то отравленной.

Префект полиции никаких нитей Мессингу не дал, ибо и у следствия их не было. С двумя детективами Мессинг отправился на виллу покойной, а роль гида взял на себя ее сын. Обходя комнату за комнатой, почти бегло их осматривая, Мессинг вдруг задержался у старинного полотна — портрета какой-то аристократки в подвенечном наряде. И тут же обратился к сыну убитой:

— Добровольно отдайте полиции ключ, висевший за этим портретом... Им вы вскрыли сейф после того, как отравили свою мать...

Через час убийца давал свои показания полицейскому комиссару.

Год спустя Мессинга попросили отыскать след пропавшего молодого человека, жителя города Торуни (Польша). С некоторыми обстоятельствами дела его ознакомили в Варшаве, но Мессинг вызвался съездить в Торунь, где два дня прожил в доме убитой горем семьи. Лишь на третий день он, в состоянии транса, близком к каталепсии, сказал родителям:

— Ваш Юзеф мертв. Тело его находится в реке сразу за мостом, а голова брошена в общественном туалете. — И назвал улицу.

Но честно заявил, что личность преступника им не просматривается.

Насколько мне известно, Вольф Григорьевич никогда не помогал следствию на политических процессах, хотя недруги и обыватели разносили по свету подобные слухи.

Однажды я спросила у Вольфа Григорьевича:

— Значит ли, что практически не существует уголовных дел, даже самых запутанных, которые бы остались нераскрытыми? Ведь достаточно в любой стране иметь одного-двух телепатов, помогающих следствию, и не будет ни несправедливых приговоров, ни нераскрытых дел?

— Нет и нет! — решительно сказал Вольф Григорьевич. — Способности, подобные моим, вовсе не панацея от всех уголовных проблем. Ведь всякий раз решается судьба человека, и суд не может руководствоваться никакой, самой глубокой интуицией ясновидца, да самого пророка! Всякий честный и демократический суд должен руководствоваться только фактами, вещественными доказательствами и ничем не побуждаемым добровольным признанием обвиняемого. Все иное для суда — не более чем эмоции.

Помощь следствию или суду со стороны парапсихолога-телепата весьма сомнительна. Здесь проблема очень схожа с той, что и в медицине по поводу пересадки жизненно важных органов погибшего в катастрофе человека больному, умирающему из-за того, что тот или иной орган у него безнадежно поражен и отказывается функционировать.

Уже несколько лет до того, как доктор Бернард из Южно-Африканской республики провел первую в мире пересадку сердца, в широких медицинских кругах многих стран велась оживленная дискуссия по этой проблеме. Но не о практической стороне дела, а о нравственно-этической проблеме.

Многими ставился логичный вопрос: где гарантия того, что погибший в какой-либо катастрофе уже действительно безнадежен и может стать донором для другого умирающего? Ссылались на то, что в подобных ситуациях может быть объективный соблазн помочь одному, вместо того, чтобы попытаться спасти другого.