Князьям стало неловко, они не так, как следует, соблюдают тайну. Разве можно было открыто приезжать сюда? Разве не мог кто-либо из князей просто пригласить посланцев на пир? Вышло бы к месту – благодарность за заботу о Телави… Вместе с тем их несказанно обрадовало известие о приезде Дато. С ним как-то легко, он с полуслова понимает, и его сразу можно понять. Не то что этот замкнутый, суровый и, как видно неумолимый азнаур.

Джандиери и Вачнадзе нарочито громко, ибо наконец заметили толпившихся у всех дверей телавцев, просили азнауров оказать честь и попировать в замке Андроникашвили. Посланцы Моурави – желанные гости у каждого кахетинца, будь то владелец лачуги или замка.

Так же нарочито громко Даутбек рассыпался в благодарностях за гостеприимные слова. И если не раздумают благосклонные князья, то, с их разрешения, азнауры воспользуются приятным приглашением на обратном пути из Тушети. Тем более – к этому сроку прибудут от Моурави и новые посланцы…

Почти ежедневно в замке Цинандали совещалось кахетинское княжество. Тяготила двусмысленность положения; они не нарушат повеления Теймураза и пошлют свои дружины во главе с молодыми сыновьями в Картли. Но разумно ли совсем оголять замки? Все уйдут в Картли, а что изменится в Кахети? Нет царя – нет царства! Пусть царь Теймураз обрадует Кахети и вернется на престол. Не он ли был среди грозных лет нашим утешителем, среди разорения – нашим спасителем, среди веселья – виновником веселья?

Но Джандиери и Вачнадзе доказывали невозможность немедленного прибытия царя: Кахети похожа на опустошенный хурджини. В реках сарбазы выловили всю рыбу. В лесах не показаться: волки разгуливают с окровавленной пастью. В одичавших садах воет всякая нечисть. На всех отрогах под лунным светом белеют кости. Слышали, как по ночам на берегу Алазани плачет царица-мать Кетеван – взывает к отмщению.

Князья тяжело молчали: все больше соглашались с Вачнадзе – как можно скорее отправить в Картли свои дружины под общее знамя Моурави. Объединенный съезд кахетино-картлийских князей скажет многое и многое предрешит.

Другое тревожило владетелей: пока длилось запустение, никто не замечал отсутствия управления, а сейчас, когда ожил базар, повеселели улицы, зазвонили колокола и народ потянулся в храмы, остро встал вопрос: кому подчинить кахетинцев? Князю? Какому князю, кто выбирал? Кто признал? Почему одному дать большее право, чем другому? Чем возвысился?

Встревоженный Вачнадзе посоветовал дождаться приезда доблестного Дато Кавтарадзе.

Даутбек и Димитрий одновременно натянули поводья и осадили коней. Они хотели податься влево, но путь преградила черная гора. Подались вправо – над потными конями нависла серая гора. А прямо перед ними курчавилась гора белого руна: тушины стригли овец.

Жалобное верещание наполняло лощинку, через которую вилась тропа к аулу Паранга. Оттуда пастухи, щелкая бичами, сгоняли новые отары, а уже остриженные овцы жались друг к другу, точно стыдясь своей наготы. Бараны с изумлением смотрели на них и, гневно потрясая рожками, били копытцами.

Мальчики в черных войлочных шапчонках и с короткими мечами восторженно смеялись.

Отложив огромные ножницы, тушины встали, приветствуя гостей: «Марш ихвало! – Ходи невредим!..» Когда Даутбек и Димитрий, встреченные на пороге всей семьей, вошли в дом Анта Девдрис, там уже ждал их обильный обед. Зная обычай тушинов: чем гость больше съест, тем в большем ему уступи, – «барсы» крепились и, по совету Димитрия, за полтора дня не проглотили даже собственной слюны. Их томили жажда и голод, но они наотрез отказались приступить к еде, пока Анта после долгих уговоров не согласился разделить с ними неимоверное число яств. Очнувшись наутро, Димитрий клялся: он один съел полтора барашка, полкоровы и какую-то проклятую курицу, величиною с кабана!

Красивые и гордые дочери Анта, которыми когда-то любовался Георгий Саакадзе, так умоляли выпить еще чашу за их здоровье, съесть хотя бы еще одну ножку ягненка, так кланялись и улыбались, что не было сил отказаться, хотя уже не было сил и есть… Как закончился пир, азнауры помнили смутно, но до мягких постелей дошли сами и, как уверял Даутбек, довольно твердыми шагами, вызвав восхищение не только Анта, но и всей семьи. Это навело друзей на мысль, что выпито было не меньше бурдюка.

О деле не говорили и назавтра. Как раз закончилась стрижка овец, и на холме около жертвенника Хитано деканозы благословляли остриженных овец, желая им отрастить новую шерсть, пополнить курдюки салом, а чрево – приплодом…

Овцы обиженно блеяли, и ни одна не хотела попасть на жертвенный огонь и угощать своим нежным мясом пирующих. Младшему сыну хевисбери завязали глаза и столкнули его в середину пригнанной отары. Он наугад ловил овец и тащил под жертвенный нож деканоза. Буйволиный бурдюк с трудом подкатили к развалинам церкви святого Георгия три тушина – прославленные силачи Паранга. Димитрий нежно погладил шашку, так он всегда делал перед боем. Сначала принялись, за хинкали и сыр. Над пирующими отливало лазурью небо.