– Да, приходил, хотя я не знаю, из какого он этажа. А что?

– А его самого вы хорошо знаете?

– Знаю, но не очень.

– Видать, что не очень, – засуетилась Митриевна, забегала глазками из-под черного порыжелого платка. – Вы живете в четвертом этаже, а мы во втором, в одном с ним калидоре. И несчастная будет та женщина, которая пойдет за него.

– Почему? – насторожилась Гаша.

Старуха осмотрелась, заговорила тише:

– Только вы смотрите не выдавайте меня. Помните, как в прошлом году во всех этажах подписи против него собирали, когда он, пьяный, за то, что его любовница не захотела делать себе аборт, вышиб из нее ногой семимесячного ребенка?

– Да разве это он?

– Он самый. Ванюшка Чуриков. Пройдите в наш калидор, у кого хотите спросите.

Старушка повернулись и по-мышиному выскользнула за дверь.

Гаша бросила стирку, села на табурет, схватилась руками за голову…

IX

– Знаете, Гаша, о чем я вас попрошу? – обратилась однажды вечером Ксения Дмитриевна к Гаше, когда обе они сидели при электрическом свете за большим столом и по обыкновению шили белье.

Ну? – спросила Гаша, не отрывая глаз от работы.

– Больше не знакомьте меня ни с кем из мужчин.

– Как? Уже? То просили как можно больше знакомить, а то уже не хотите?

– Да. Помните, я вам заранее говорила, что у меня из этого ничего не выйдет? Ну а теперь во мне произошел окончательный перелом. У меня созрел совсем другой план.

– Не секрет, какой?

– Конечно нет. Дело вот в чем. Я решила немедленно поступить на курсы машинописи. Уже ходила справляться. Уже взяла для заполнения анкету, хочу с Андреем посоветоваться, как лучше написать, скрыть, что я окончила гимназию или нет. Курсы в ведении Моспрофобра. Учение там поставлено замечательно, по американской системе. Через три месяца – всего через три месяца, вы подумайте, Гаша! – я получаю диплом на звание машинистки-переписчицы. А там поступаю на службу в какое-нибудь учреждение, становлюсь на самостоятельные ноги и заживу по-иному…

– Это вы очень хорошо придумали, Ксения Дмитриевна, очень хорошо! – одобрила Гаша. – Этак лучше, чем дать командовать над собой какому попало мужчине. Правда, учитесь-ка на машинке писать да поступайте на хорошую должность. Тогда и мужчины хвосты подожмут, языки подвяжут. То они вас приходят смотреть, понравитесь или нет, а то вы их будете выбирать, если станете на себя зарабатывать. Тогда будете их прямо по шеям гнать. А если выйдете замуж, то и в супружестве у вое будет совсем другая жизнь. Гляньте на наших шоферш, наверное уже видали: как какая шоферша сама зарабатывает, так и муж хорош с ней, дрожит, боится, чтобы не плюнула ему в рожу и не ушла от него. А как какая не в состоянии сама копейку заработать, так и муж издевается над ней, каждую минуту вроде мстит ей, что она живет на его счет. Разве это жизнь? И-эх, Ксения Дмитриевна! И мучаются же есть среди нас которые!

– На тех курсах, – как околдованная, твердила Ксения Дмитриевна все о своем, – на тех курсах срок обучения трех месячный, плата смотря с кого. С членов профсоюза по шесть рублей в месяц, с нечленов пятнадцать. Меня, как воспитательницу, работающую в вашей "детской комнате", зачислили в союз нарпита, так что я буду платить по шесть рублей.

– Это совсем недорого, – сказала Гаша.

– Недорого, но у меня и этих денег нет, – вздохнула Ксения Дмитриевна.

И они замолчали.

Гаша работала, Ксения Дмитриевна думала, высчитывала, умножала: трижды шесть равняется восемнадцати. Затратить все го восемнадцать рублей и стать совершенно другим человеком!

– Гаша,– смущенно нарушила наконец паузу Ксения Дмитриевна, – там у меня в чемодане завалялись кое-какие из моих прежних нарядов. Не купите ли вы их у меня? Я бы их совсем дешево вам отдала.

– У вас? – изумилась Гаша и отрицательно помотала головой. – Нет. У вас я не могу купить. Как же я у вас буду покупать? Да у меня совести на это не хватит.

– Все это пустяки, Гаша. При чем тут совесть? Напротив, вы спасете меня, если купите у меня мои тряпки.

– Лучше приберегите вещи для себя, – посоветовала Гаша.– Вещи всегда сгодятся. Вещи это не шутка. Продать вещи легко, а снова нажить?

И она много еще говорила похвального о вещах.

– Мне деньги нужны, – перебивала ее Ксения Дмитриевна. – Я должна поступить на курсы.

– Это два-то червонца? Такую сумму можете у кого-нибудь призанять.

– Занимать я ни в каком случае не буду, раз не из чего отдавать. Говорите окончательно: возьмете мои вещи или нет? Если не возьмете, я их татарину продам. Сама их надевать я все равно не буду, они будят во мне неприятные воспоминания, я без страдания не могу на них смотреть.

Гаша остановила машину, молчала, смотрела вниз, боролась.

– Ну вот вы какая, – сказала она наконец и подняла голову: – Давайте посмотрим, какие там вещи.

Ксения Дмитриевна вытащила из-под дивана свой большой кожаный чемодан, весь испятнанный волнующими вок зальными бумажными наклейками: "Харьков", "Москва", "Харьков", "Москва"…

В пять минут они сторговались. Неприятные для Ксении Дмитриевны вещи перешли к Гаше.

И Ксения Дмитриевна со следующего дня аккуратно на чала посещать вечерами курсы машинописи.