Центр черного рынка Бреслау находился в те дни между Кайзеровским и Фюрстенским мостами. Именно там жители Бреслау прежде сооружали временную взлетно-посадочную полосу. Теперь эта территория представляла собой огромное открытое пространство, со всех сторон обрамленное разрушенными домами. Атмосфера, царившая там в торговый день, была сравнима с атмосферой азиатского рынка. Со всех сторон галдели поляки, которые воровали продукты у себя на работе и продавали их здесь, и жены фермеров, предлагавшие свои товары с импровизированных торговых рядов, а то и прямо с запряженных лошадьми повозок.

На этом рынке можно было найти все, что было необходимо для поддержания прежнего немецкого уровня жизни. Однако нужно было быть миллионером, чтобы позволить себе все это купить. На прилавках лежало масло, яйца, шоколад, бекон и кофейные зерна. Однако цены на них были запредельными. В толпе польских торгашей можно было заметить и редких немцев, худых и опустошенных. Ожидая своего изгнания из города в любой момент, немецкие женщины продавали или обменивали на продукты все, что у них оставалось в домах, даже костюмы своих погибших мужей и пропавших без вести сыновей. Большинство из них просило за свои товары самую скромную цену. У них не хватало сил торговаться с теми, у кого не было совести.

Будучи мужчиной и иностранцем, я мог позволить себе общаться с польскими торговцами гораздо более напористо. «Бизнес есть бизнес», — говорил я им и торговался до тех пор, пока мне не удавалось сбить цену на их товар до его разумной стоимости. Вскоре я стал своим человеком на рынке. Появляясь там, я обычно приносил довоенные вещи семьи Ласка: Все они были высочайшего качества, а в Бреслау теперь было практически невозможно достать подобные вещи. Кожаные туфли, шерстяные пальто, костюмы, постельное белье, нижнее белье — все это очень ценилось в то время. И мне удавалось продавать эти вещи по их максимальной цене.

Когда торговый день заканчивался, я позволял себе подойти к торговому лотку под вывеской «Пиво и вино». Там я выпивал стопку-другую водки и съедал сосиску в тесте. Как правило, пока я был там, ко мне вскоре подходила какая-нибудь из многочисленных в те дни проституток. Что примечательно, в ту пору существовал обычай, приветствуя женщину, целовать ей руку. Он, как ни странно, распространялся и на проституток, даже если у них была грязь под ногтями!

Когда продажи были успешными, мы с семьей Ласка могли позволить себе добавить к нашему ежедневному рациону блины и картофельные оладьи. Однако и то, и другое приходилось жарить без масла. Но иногда у нас на столе появлялось даже мясо. К примеру, на Рождество 1946 года у нас на столе были традиционные силезские яблоки, запеченные в тесте, с жареной свининой и маринованной капустой.

За яблоками мы пешком ходили в Гандау, где было много заброшенных яблочных садов. Расстояние до него было огромным, поэтому однажды мы решили немного срезать путь и пошли через кладбище, лежавшее между аэродромом и Пилснитцерштрассе. Увиденное там заставило нас застыть, не веря собственным глазам. Тяжело представить более чудовищную сцену варварства. Могилы и склепы, находившиеся на кладбище, были разграблены. Везде валялись обломки каменных и мраморных надгробий. Грабители разбивали их, чтобы побыстрее добраться до тел покойников, с которых снимали обручальные кольца и другие драгоценности, а также вырывали из черепов золотые зубы. С непередаваемой болью мы смотрели на разрытые могилы. Вероятнее всего, их осквернили русские солдаты.

Такой была жизнь в Бреслау в те дни. Однако я не спешил зарегистрировать себя как перемещенное лицо, поскольку это грозило возвращением в Голландию, что не сулило мне тогда ничего хорошего. Тем более что фальшивые документы, которыми я располагал, при некоторой удаче, выдержке и достаточной решительности позволяли мне надеяться, что я смогу пережить то более чем нестабильное время в Бреслау. Но судьба не слишком щадила меня, и я не раз оказывался в очень опасных ситуациях, когда все висело на волоске.

Здесь мне вспоминается устроенный поляками неожиданный обыск дома семьи Ласка. Я как раз находился там, и это могло подставить под удар всех нас. Польские офицеры в роскошной новой униформе с надменным видом осматривали каждый угол жилища Ласка. К моему счастью, они не додумались простукивать стены. А я как раз прятался в очень хорошо замаскированном шкафу внутри стены, который использовался для хранения постельного белья.

Тем не менее как бы тяжела и опасна ни была моя жизнь в те дни, но были в ней и приятные моменты. В том числе и мои прогулки на реку Одер. В начале 1946 года стояла прекрасная погода, которая вполне подходила для того, чтобы загорать. Правда, жители Бреслау отказывали себе в этом удовольствии, поскольку боялись столкнуться у реки с русскими или поляками. Но я, не будучи немцем, мог себе позволить прогулки к Одеру и купание в нем. В течение нескольких, дней я наслаждался рекой и солнцем в одиночестве. Но однажды ко мне присоединилась молодая девушка, которая, как я сразу понял, не могла быть немкой.

Это была восемнадцатилетняя блондинка, говорившая на ломаном немецком, к которому, к моему удивлению, то и дело примешивались голландские слова. Ее звали Эльжбетой. Как выяснилось, языку ее учил голландский рабочий в Лемберге, где она родилась. Купаясь и загорая вдвоем, мы не заметили, как у нас вскоре завязался роман. Отношения с Эльжбетой спасли меня от одиночества и тоски. Глядя на нее, я вспоминал слова из немецкой песни: