Лязгнул замок, дверь отворилась, и вошел Гирль, дюжий и угрюмый тюремщик. В одной руке он держал фонарь, в другой — связку ключей.

Сколько раз наносил Гирль последние визиты заключенным в Ла-Рокет!

— Ну, Гирль! — воскликнул Фукс, в то время как тюремщик тщательно подметал углы камеры,— как там мои дела?

— Ничего не знаю,— буркнул тот.

— Я хотел бы проститься с вами.

— Это вы всегда успеете. Встаньте, я приведу в порядок вашу постель.

«Вот это уже лишнее,— подумал Фукс,— знал бы он, что там лежит!…»

Вслух он приветливо сказал:

— Полно, не беспокойтесь, я сам приберу свою солому.

Гирль сегодня, в последний свой визит, казался добрее, чем обычно. Он пожал плечами, отошел от постели и принялся мыть старый стол, стоявший посредине.

— Вы останетесь здесь на ночь? — спросил Фукс.

— Нет, после десяти часов я свободен на целые сутки.

— Прощайте, Гирль! — Фукс протянул надзирателю руку.— Вы ужасно сердитый и ворчливый, но я не сержусь на вас.

Гирль недоверчиво следил за каждым движением заключенного.

— Желаю вам побыстрей свести счеты с жизнью,— угрюмо сказал он.— Я думаю, она стала уже тяготить вас.

— Это как сказать,— неопределенно произнес Фукс.

— У вас есть какое-нибудь желание? — спросил Гирль, ставая фонарь на стол.

— Нет, благодарю вас,— спокойно отвечал Фукс, сидя на своей соломенной подстилке с таким выражением, будто он находился в трактире и хозяин спрашивал, чего он еще желает.

— Да пребудет с вами милость Божия,— пробормотал Гирль и вышел.

Лязгнул двойной замок, послышались удаляющиеся шаги. Фукс встал с постели, на цыпочках подошел к двери и прислушался. Скоро пробьет десять, и Гирля сменит другой надзиратель.

Фукс приподнял четырехугольную форточку в двери и выглянул в коридор, слабо освещенный газовыми горелками. Отверстие было слишком маленькое, чтобы он мог просунуть голову, а ему хотелось взглянуть, сколько сторожей находится на другом конце коридора, там, где начиналась лестница, ведущая к привратнику, и где коридор упирался в апартаменты начальника тюрьмы.

Он замер, прислушиваясь. На том конце коридора о чем-то тихо переговаривалось несколько человек. Вдруг послышался голос господина д'Эпервье: он собирался уезжать и приказывал надзирателям принести из его кабинета бутылки, стаканы, свечи — все, что по закону полагалось приговоренному, чтобы скрасить его последнюю ночь.

Фукс злорадно засмеялся: тюремщики усердно заботились о нем.

— Молодцы, ребята,— прошептал он,— стаканчик вина мне очень был бы кстати, но вы слишком дорого берете за него, через час я раздобуду гораздо дешевле.

Фукс быстро переоделся в красную рубаху и панталоны с сапогами; сапоги оказались немного велики, но это ничего не значило. Помощник палача не забыл положить с другими вещами и свою широкополую шляпу.

Фукс надел ее и надвинул на лицо.

Но оставалась еще одна деталь, которая могла легко его выдать, а именно — рыжая борода.

Но для такого опытного и находчивого преступника, как Фукс, подобное затруднение представлялось сущим пустяком. Он раскрыл фонарь, смочил пальцы в масле, вымазал их в печке сажей и этой жирной краской принялся натирать бороду, очень скоро ставшую совершенно черной.

Он зажал в кулаке ключ и обратился в слух, но звуки шагов в коридоре никак не стихали.

Было уже около десяти часов.

Но Фукс хотел еще подшутить над господином, который придет к нему в одиннадцать часов.

Соломой из матраца он набил снятые брюки и рубаху таким образом, что получилось чучело. Он уложил его на постель, из шейного платка соорудил подобие головы и, пристроив к туловищу, подсунул под нее подушку.

Если бы кто-нибудь вошел или взглянул в отверстие двери, то мог бы принять это чучело за него самого.

До сих пор все шло отлично, теперь бы еще посчастливилось выйти неузнанным из тюрьмы.

Фукс обладал качеством, незаменимым в рискованных предприятиях,— он всегда был уверен в успехе. Чувство страха было ему незнакомо, да и чего в данном случае бояться? Что могло быть хуже того, от чего он пытался спастись?

Если его узнают, то вернут в камеру, и утром он взойдет на эшафот. Если же удастся бежать, то ему открыты все дороги.

Но пора, однако!

Через отверстие в двери он следил за коридором, чтобы улучить минуту, когда там никого не будет, и выйти из камеры.