Когда я собирался писать Некрологию Дельвига [517] (помещенную в Газете), сердце мое было сжато. Всё, что употребили враги его для очищения своих гнусностей, так меня тягчило и мучило, что я решился перед публикою говорить языком человека постороннего в этом деле, страшась, чтобы мерзавцы не воспользовались для достижения своей цели самою святынею дружества. Они, как я предчувствовал, готовы были даже и то обратить в укоризну покойнику, что никто об нем ни слова не сказал языком беспристрастным. Вот почему я говорил без всякого энтузиазма, не вводя ни одного обстоятельства, которое бы выказывало меня как его домашнего человека: я ограничился только тем, что должно было дойти до сведения всякого литератора, хотя бы он и не видывал Дельвига. Думаю, что меня весьма не многие поняли; больше осуждали. Ты совершенно утешил меня, особенно тем, что начал смотреть с хорошей стороны на пьесу после нескольких раз ее чтения. Мне только этого и хотелось.

Надеюсь, что Белизар доставил тебе известие о полученных им от меня деньгах [518] за все книги, взятые тобою в разные эпохи из его магазина, а также и переслал тебе остававшиеся у него томы латинских классиков. На уплату этого долга я употребил деньги из твоих доходов Смирдинских (что за всё старое пойдут на четыре года).

Милостивый государь дедушка Афанасий Николаевич,

Спешу известить Вас о счастии моем и препоручить себя Вашему отеческому благорасположению, как мужа бесценной внуки Вашей, Натальи Николаевны. Долг наш и желание были бы ехать к Вам в деревню, но мы опасаемся Вас обеспокоить и не знаем, в пору ли будет наше посещение. Дмитрий Николаевич сказывал мне, что вы всё еще тревожетесь на счет приданого; моя усильная просьба состоит в том, чтоб вы не расстроивали для нас уже расстроенного имения; мы же в состоянии ждать. Что косается до памятника, то будучи в Москве, я никак не могу взяться за продажу оного и предостовляю всё это дело на Ваше благорасположение.

С глубочайшим почтением и искренно сыновней преданностию имею счастие быть, милостивый государь дедушка,

Вашим покорнейшим слугой и внуком Александр Пушкин.

Москва. 24 февр. 1831

[Н. Н. Пушкина:]

Любезный дедушка!

Имею счастие известить вас наконец о свадьбе моей и препоручаю мужа моего вашему милостивому расположению. С моей же стороны [519] чувства преданности, любви [520] и почтения никогда не изменятся. Сердечно надеюсь, что вы попрежнему останетесь моим вернъейшим благодетелем. При сем целую ручки ваши и [521] честь имею пребыть на всегда покорная внучка

Наталья Пушкина.

Мой милый, я очень беспокоюсь о тебе. Говорят, в П.[етер]Б.[урге] грип; боюсь за твою дочку. На всякой случай жду от тебя письма.

Я женат — и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется я переродился. Посылаю Вам визитную карточку — жены дома нет, и потому не сама она рекомендуется Ст.[епаниде] Ал.[ександровне].

Прости, мой друг. Что баронесса? память Дельвига есть единственная тень моего светлого существования. Обнимаю тебя и Жуковского. Из газет узнал я новое назначение Гнедича. Оно делает честь государю, которого искренно люблю, и за которого всегда радуюсь, когда поступает он умно и по царски. Addio [522] .

24 fevr. [523]

Будьте же все здоровы.

Адрес: Е. в. Петру Александровичу Плетневу. В С.Петербург, в Екатерининском институте.

Дон Жуана должен я отложить, почтеннейший Александр Сергеевич, до завтра:

Проклятые музы ни на минуту не дают мне покоя и чтоб отомстить им хоть несколько, я решился в четверостишиях своих женских рифм не употреблять никогда, в чем Вы сегодня получаете ясное доказательство. —

Завтра в восемь часов вечера жена моя и я, нижайший, ожидаем Вашего посещения с нетерпением, равняющимся искренней преданности моей к Вам

Покорный раб Владимир к.[нязь] Голицын.

25-го среда.

Адрес: A Monsieur Monsieur Alexandre de Pouschkine etc. etc. etc.

Le P.[rince] Wladimir Galitzine. [524]