Виноват, что не писал — всякой день вставая, в продолжения всего дня всё думал как бы написать на силу собралься. Это письмо тоже доставит тебе хлопот, [ибо будет] оно тоже застраховое. Посылаю тебе контракт, который я заключил с подрячиком, об отправки твоего обоза, и счет деньгам полученным мною от Вяземского. Обоз я думаю к тебе пришел. Будут просить прибавки не давай. Александре Григорьеву дал я за месяц в перед т. е. 50 ру. асс. Просил он у меня за три но я не мог дать столько; с обозом твоим хлопот ни мало было, но не для чего описывать, интересного мало, а как водится были проводы и тому подобные вещи, о некоторых я по власти мне данной простил — и обещался молчать, — но для всякой предосторожности советую поверять изредко счеты и нынешнего твоего дворецкого. Доверенность я жду — но не думаю чтобы она была нужна так скоро, ибо — Рахманов хотя и предлагал мне хорошую сумму за мою претензию, но с условием: с таким условием — что ты верно бы не догадалься. Жаль что тебе нельзя подумать, что тут же я — должен решить задачу. В чем условие; — в том, чтоб я себя застраховал — в случае смерти. Довольно, кажется объяснять нечего — почему не сбыточно, — верно это тоже из тех штук, которые ни с кем кроме со мною не случалось, кажется что я первый — в России, который на волосок был от страхования. Как жаль что я тебе пишу — наговорил бы я тебе много забавного, — между проччиих был приезжий из провинции, который сказывал что твои стихи не в моде — а читают нового поэта, и кого бы ты думал, опять задача, — его зовут — Евгений Онегин. — Хорошо. — Онекдотов — разных приключениев в Москве, в клобе, — очень много, но предоставляю тебе узнавать через других, — как хочешь, — а тебе расскажу про Поливанова из Питера. Остановилься у меня на сутки только, но что за сутки (влюблен уж очень, сердит, упрям, не слушает что ему говорят, совсем рехнулься, капризин — что моя Ол.[ьга] Ан.[дреевна]). Кстати она тебе кланяется. Дмитрий Николаевич был у меня за час перед отъездом в Заводы, а потому говорить могли очень мало. Из малого заметил что он не расположен хорошо к А.[лександру] Ю.[рьевичу]. О Семене Ивановиче очень хорошего мнения. Следственно я и ожидал что Поливанову будет сначало не очень хорошо, так и случилось, по приезде к себе в деревню решилься он ехать к дедушке; — был — и ни кого не видал кого нужно — так и воротилься. Дедушко — ему сказал что он сам у себя — уже шестый день ни кого не видеть, что Наталья Ивановна — не здорова и не выходит и дочери тож. — Дм.[итрием] Ни.[колаевичем] он очень недоволен, и так[им] образом он теперь у себя в деревне, не в красивом положении. Вот мои донесении. — [Касательно Вашего семей[ства]] О себе скажу что очень очень тяжело, и только, увидимся когда-нибуть всё узнаешь — и я думаю что скоро, ибо получать деньги скоро надо будет, и тогда как ты обещал должен сам приехать, день твоего приезда верно я буду и весел и здоров. — Мое почтение Натальи Николаевне. Очень много говорят — [как] о Ваших прогулках по Летнему саду — я сам за очно утешаюсь — и живо представляю себе Вас гуляющих — и нечего сказать: очень, очень хорошо. Вам скучно в Цар.[ском] Се.[ле], будет весело, скоро. Прошу всенижайше Наталью Николаевну и тогда [меня изредко в[споминать]] для меня оставить уголок в своей памяти. — А что ж портрет. — Портрет не пременно, сде[лай] милость — напомни Натальи Николаевне — что она мне обещалась тебе об оном напоминать — почаще. — Прощай друг — будь счастлив и здоров. Много бы еще кой чего надо написать — но в друг не упомнишь — и Вы же меня развлекаете, я точно с тобой в кабинете — стою и мольчу и жду сам не знаю чего — ты перебираешь листы — Наталья Николаевна сидит за конвой. — Вот братец, не портрет — а картина, — найди-ко мне такого мастера, чтобы он так нарисовал живо как мне теперь представляется. — Прощай еще раз — ты не можешь вообразить — как много я Вам предан. Я сам покуда Вы были, не воображал — без тебя брат ты не можешь вообразить, я всё молчу — а иногда и отмальчиваюсь — и скоро разучюсь говорить — а выучусь писать — дай бог я бы очень этого желал. Письмо начать мне было очень трудно, теперь не могу перестать — однако пора, прощай в самом деле.

П. Нащокин.

Помнишь ли я тебе пророчил про Сергея Барат[ынского]. Что каково, начинает сбываться? Вить не усидел в деревне. —

9 июня 1831-го года. Москва.

Послал я к тебе, любезный Павел Воинович, и доверенность, и деньги; получил весь мой московской обоз, а от тебя ни слова не имею; да и никто из Москвы ко мне не пишет, ни ко мне, ни к жене. Уж не теряются ли письма? Пожалуйста, не ленись. С Павловым не играй, с Рахмановым кончи поскорее, О.[льгу] А.[ндреевну] сосватай, да приезжай к нам без хлопот. Мы здесь живем тихо и весело, будто в глуши деревенской; на силу до нас и вести доходят, да и те не радостные. О смерти Дибича горевать, кажется, нечего. Он уронил Россию во мнении Европы, и медленностию успехов в Турции и неудачами против польских мятежников. Здесь говорят о взятии и сожжении Вильны и о том, что Храповицкого будто бы повесили. Ужасно, но надеюсь не правда. Холера, говорят, всё не унимается. Правда ли, что в Твери карантины? Экой год! Прощай, душа моя. Жена тебя очень любит и очень тебе кланяется.

А. П.

11 июня Сарско-Село.

Адрес: Е. в.  [561] м. г. Павлу Воиновичу Нащокину В Москву на Арбате у Николы на Песках, в доме Годовиковой.

Что за дьявольщина? пишу, пишу — а никто мне не отвечает. Получил ли ты письмо мое? На всякой случай вот тебе другое; тысяча твоя у меня. Переслать ли ее в Москву, или прикажешь ей тебя дождаться? В Твери, сказывают, холера и карантин. Как же ты к нам приедешь? Уж не на пироскафе, как гр. Паскевич поехал в армию. Что там делается, ничего не ведаем. Потеря Дибича должна быть чувствительна для поляков; по расчету Толь будет главнокомандующим в течении 20 дней; авось употребит он [эту] это время в пользу себе и нам. Здесь говорят о взятии Вильны и о повешании Храповицкого. Ужасно во всех отношениях! Дай бог, чтоб это было ложное известие.

Видел я Тургенева и нашел в нем мало перемены: кой где седина, впрочем та же живость, по крайней мере при первом свидании. Жду его в Сарское-село. Он едет к тебе, если карантин его не удержит. Постарайся порастрепать его porte-feuille [562] , полный европейскими сокровищами. Это нам пригодится. Жуковский всё еще пишет. Он перевел несколько баллад Соувея, Шиллера и Гуланда. Между прочем Водолаза, Перчатку, Поликратово кольцо etc. Также перев[ел] [563] неконченную балладу Вальтер-Скотта Пильгрим, и приделал свой конец: прелесть. Теперь пишет сказку гекзаметрами, в роде своего красного карбункула, и те же лица на сцене, Дедушка, Луиза, трубка и проч. Всё это явится в новом издании всех его баллад, которые издает Смирдин в двух томиках. Вот всё, чем можно нам утешаться в нынешних горьких обстоятельствах. Здесь я журналов не получаю, и не знаю, что делается в нашем омуте, и кто кого.

Прощай, кланяюсь княгине и Катерине Андреевне, если она уже доехала до Астафьева. Если Вы все вместе, то мудрено тебя сюда выманить, однакож надобно. Что Софья Николаевна? царствует на седле? A horse, a horse! Му kingdom for a horse [564] ! Прощай же до свидания.

А. П.

11 июня.

Адрес: Князю Петру Андреевичу Вяземскому. В Москве в Чернышевском переулке в собст. доме.

Москва. 11-го июня.

Спасибо за письмо, но не спасибо за то, что ты купил мои мебли. Карамзины меня не поняли, или я не так объяснился. Я полагал, что некоторые мебли были взяты на прокат и писал о них, чтобы отдать их купцу. Сделай милость, возврати мне их, если можно: то есть держи их у себя до приезда моего. Карамзины приехали благополучно и вчера отправились в Остафьево. Я еще всё выставляюсь. Что твои литтературные проекты? Есть ли начало? Хорошо бы с нового года начать журнал, а к новому году изготовить альманачик. Разумеется, не проеду мимо тебя, но когда проеду? бог весть. У нас дела еще на месяц. Да того и смотри, что Вы в Петербурге запретесь. Прости, моя душа. Мое почтение жене. Моя всё еще очень слаба. Постарайтесь с Плетневым продать моего Адольфа: если мне барыша очистилось бы от 2 до 3 ты.[сяч], то я Вам, публике, книгопродавцам и самой тени Б.[енжамена] Констана, поклонился бы в ножки.

Адрес: Александру Сергеевичу Пушкину.

Svistounof m'a dit qu'il vous verrait ce soir, je prends cette occasion, Madame, pour vous demander une grâce: j'ai entrepris une étude de la révolution française; je vous supplie de m'envoyer Thiers et Mignet, s'il est possible. Ces deux ouvrages sont défendus. Je n'ai ici que les Mémoires relatifs à la révolution. Ces jours-ci je compte venir à Pétersbourg pour quelques heures. J'en profiterai pour me présenter à la Черная речка.

Адрес: Madame Madame Hitrof. [565]

Eh bien, mon ami, qu'est devenu mon manuscrit? Point de nouvelles de vous depuis votre départ. J'ai d'abord hésité de vous écrire pour vous en parler, voulant, selon mon usage, laisser faire au temps son affaire; mais après réflexion, j'ai trouvé que pour cette fois le cas était différent. J'ai, mon ami, achevé tout ce que j'avais à faire, j'ai dit tout ce que j'avais à dire: il me tarde d'avoir tout cela sous la main. Faites donc en sorte, je vous prie, que je n'attende pas trop longtemps mon ouvrage, et écrivez-moi bien vite ce que vous en avez fait. Vous savez de quoi il s'agit pour moi? Ce n'est point de l'effet ambitieux, mais de l'effet utile. Ce n'est pas que je n'eusse désiré sortir un peu de mon obscurité, attendu que ce serait un moyen de donner cours à la pensée que je crois avoir été destiné à livrer au monde: mais la grande préoccupation de ma vie, c'est de compléter cette pensée dans l'intérieur de mon âme et d'en faire mon héritage.