Оставя Арзамасскую политику, скажу тебе, что наши дела польские идут, слава богу: Варшава окружена, Крженецкий сменен нетерпеливыми патриотами. Дембинский, не взначай явившийся в Варшаву из Литвы, выбран в главнокомандующие. Кржнецкого обвиняли мятежники в бездействии. Следственно они хотят сражения; следственно они будут разбиты, следственно интервенция Франции опоздает, следственно граф Паскевич удивительно счастлив. Король Голландский погорячился, но кажется он принужден будет отложить попечение о Белгии: Пруссии не до него. Если заварится общая, европейская война, то право буду сожалеть о своей женитьбе, разве жену возму в торока. У Ж.[уковского] понос поэтический хотя и прекратился, однакож он всё еще [-] гекзаметрами. Ждем тебя. Право надобно нам начать журнал, да какой? Quarte[r]ley [623] . В 3 месяца книжку, нет, книжищу выдадим, с помощью божией и Лизы голенькой. К стати: Лиза написала было мне письмо в роде духовной: croyez à la tendresse de celle qui vous aimera même au delà du tombeau [624] и проч., да и замолкла; я спокойно себе думаю, что она умерла. Что же узнаю? Элиза влюбилась в вояжера Mornay [625] да с ним кокетничает! Каково? O femme, femme! créature faible et décevante [626] … Прощай, камергер, кланяюсь тебе и твоим от всего сердца.

14 авг.

Адрес: Князю Петру Андреевичу Вяземскому в Москве в Чернышевском переулке в собственн. доме.

Сердечно благодарю вас за книги и за любезное письмо ваше. Когда же исполните вы другое свое обещание — побывать у меня? Внук очень тем обяжет ему сердцем преданного деда.

А. П.

Сей час государь присылал у меня просить твоих стихов; у меня их не случилось. Но он велел просить у твоей жены экземпляра. Нехудо, когда и для государя и для императрицы перепишешь по экземпляру и скорее им доставишь экземпляр.

Ж.

Посылаю тебе с Гоголем сказки моего друга Ив. П. Белкина; отдай их в простую ценсуру, да и приступим к изданию. Предисловие пришлю после. Правила, коими будем руководствоваться при издании, следующие:

1) Как можно более оставлять белых мест, и как можно шире расставлять строки.

2) На странице помещать не более 18-ти строк.

3) Имена печатать полные, напр. Иван Иванович Иванов, а не И. Ив. Ив-ъ. То же и об городах и деревнях.

4) Числа [627] (кроме годов) печатать буквами.

5) В сказке Смотритель назвать гусара Минским, и сим именем заменить везде ***.

6) Смирдину шепнуть мое имя, с тем, чтоб он перешепнул покупателям.

7) С почтеннейшей публики брать по 7-ми рублей, вместо 10-ти — ибо нынче времена тяжелые, рекрутский набор и карантины. [628]

Думаю, что публика будет беспрекословно платить сей умеренный оброк и не принудит меня употреблять строгие меры.

Главное: будем живы и здоровы… Прощай, мой ангел.

P. S. Эпиграфы печатать перед самым [629] началом сказки, а [н[азвания]]заглавия сказок на особенном листе (ради ширины) […] [630] К стати об эпиграфах. К Выстрелу надобно будет приискать другой, именно в Романе в семи письмах А. Бестужева в Пол.[ярной] Звезде: У меня оставался один выстрел, я поклялся etc. Справься, душа моя.

16 авгу. Спб.

Приношу повинную голову, что не устоял в своем обещании по странному случаю. Я никак не мог думать, чтобы была другая дорога не мимо вашего дома в Петербург. И преспокойно ехал в намерении остановиться возле вас; но вышло иначе. Я спохватился уже поздно. А сопутницы мои, спешившиеся к карантину 210 для свидания с мужьями, никаким образом не захотели склониться на мою прозьбу и потерять несколько минут. Если же посылка ваша может немножко обождать, то вы можете отдать Васильчиковой, которой я сказал (она думает ехать в среду) заслать за нею к вам, и тогда она будет доставленна в мои руки. Я только что приехал в город и никого еще не видал. Здесь я узнал большую глупость моего кореспондента. Он, получивши на имя мое деньги и знавши, что я непременно буду к 15 числу, послал их таки ко мне на имя ваше в Царско Село вместе с письмом, и вам теперь, и мне новое затруднение. Но вы снисходительны и великодушны. Может быть, и ругнете меня лихим словом; но где гнев, там и милость. Письмо с деньгами вы можете также отдать для отправки ко мне Васильчиковой. Теперь ничего не пишу к вам, потому что собираюсь дня через три писать снова. Адресуйте ко мне в [631] Институт Патриотическ.[ого] Общества на Васильевском Острову.

Ваш Гоголь.

[В. П. Горчаков:]

От Павла Войновича деньги две тысячи все с полна получил — спасибо за точность. Будь здоров и не забывай преданного Горчакова.

[П. В. Нащокин:]

Всё исправно — теперь у нас идут переговоры с Таконовским. До получения моих денег — нашел я приятеля, который мне даст сколько потребуется на твою сдельку — следственно к будущей почте я думаю всё кончить и прислать все твои векселя, — Горчакова вексель я не получил ибо он живет в деревне — приезжал два раза, и не привозил его. У Короткого, я еще не спрашивал про ломбарт. Я его не видал — тоже к будущей почте; Корниол Пиньский здоров. Я его на улице в стретел; зачем тебе его; я существую по не многу; Есаулова нет в Москве — и романса то же, получил место за 4 тыс. рубл. — Я очень рад. Он в Ярославле, и еще ко мне не писал. Натальи Николаевне мое нижайшее почтение, про нее и про тебя сказок в Москве много. За поцалуй, чувствительно благодарю — я его получил в темя и отразил мысленно в ручку. Послал ли ты Чедаеву посыльку, я его всякой день вижу но не как не решилься подайти, я об нем такого высокого мнения, что не знаю как спросить или чем начать разговор. Он ныне пустилься в люди всякой день в клобе где и я по затянулься по милости твоей ибо там происходит моя дипломатика касательно твоего дела с Тагоновским, мне хочется выторговать три или две тыся.[чи]. Прощай покуда, от того мало пишу что много надо писать — теперь же некогда, оставляю до будущей почты. Прощай дражайший друг.

П. Нащокин.

18-го августа. 1831 года.

Адрес (рукой П. В. Нащокина): Его высокоблагородию милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину в Царском Селе в доме Китаева.

СПб. Августа 21.

Насилу теперь только управился я с своими делами и получил маленькую оседлость в Петербурге. Но и теперь еще половиною, что я половиною? целыми тремя четвертями нахожусь в Павловске и Царском Селе. В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны, и знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою. У Плетнева я был, отдал ему в исправности ваши посылку и письмо. Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. [632] Это меня несколько удивило; я к фактору, и он после некоторых ловких уклонений наконец сказал, что: Штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву. Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни. Кстати о черни, знаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться, как наш общий друг Александр Анфимович Орлов. В предисловии к новому своему роману: Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина, он говорит, обращаясь к читателям: „Много, премного у меня романов в голове“ (его собственные слова), „только все они сидят еще в голове; да такие бойкие ребятишки эти романы. Так и прыгают из головы. Но нет, не пущу до время, а после извольте, полдюжинами буду поставлять. Извольте! Извольте! Ох вы, мои други сердечные! Народец православный!“ Последнее обращение так и задевает за сердце русской народ. Это совершенно в его духе, и здесь-то не шутя решительный перевес Александр.[а] Анф.[имовича] над Фадеем Бенедик.[товичем]. Другой приятель наш Бестужев-Рюмин здравствует и недавно еще сказал в своей газете: „Должно признаться, что Север.[ный] Меркурий побойче таки иных Литератур.[ных] Прибавлений“. Как-то теперь должен беситься Воейков, а он, я думаю, воображал, что бойче Литер.[атурных] Прибавлений нет ничего на свете. Еще о черни. Знаете ли, как бы хорошо написать эстетический разбор двух романов, положим: [633] Петра Ивановича Выжигина и Сокол был бы сокол, да курица съела. Начать таким образом, как теперь начинают у нас в журналах: Наконец, кажется, приспело то время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом и старые поборники франц.[узского] корана на ходульных ножках (что-нибудь в роде Надеждина) убрались к чорту. В Англии Байрон, во Франции необъятный великостью своею Виктор Гюго, Дюканж и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни воспроизвели новый мир ее нераздельно-индивидуальных явлений. Россия, мудрости правления которой дивятся все образованные народы Европы, и проч. и проч., не могла оставаться также в одном положении. Вскоре возникли и у ней два представителя ее преображенного величия. Читатели догадаются, что я говорю о гг. Булгарине и Орлове. На одном из них, т. е. на Булгарине, означенно направление чисто Байронское (ведь это мысль не дурна сравнить Булгарина с Байроном): та же гордость, та же буря сильных непокорных [634] страстей, резко означившая огненный и вместе мрачный характер британского поэта, видны и на нашем соотечественнике; то же самоотвержение, презрение всего низкого и подлого принадлежат им обоим. Самая даже жизнь Булгарина есть больше ничего, как повторение жизни Байрона. В самих даже портретах их заметно необыкновенное сходство. На счет Алекс.[андра] Анфим.[овича] можно опровергать мнение Феофилакта Косичкина, говорить, что скорее Орлов более философ, [не[жели]] что Булгарин весь [635] поэт. Тут недурно взять героев романа Булгарина: Наполеона и Петра Ивановича, и рассматривать их обоих, как чистое создание самого поэта; натурально, что здесь нужно вооружиться очками строгого рецензента и приводить места, каких (само по себе разумеется) не бывало в романе. [Почему] Нехудо присовокуплять: Почему вы, г. Булгарин, заставили Петра Ивановича открыться в любви так рано такой-то, или почему не продолжили разговора Петра Ивановича с Наполеоном, или зачем в самом месте развязки впутали поляка (можно придумать ему и фамилию даже). Всё это для того, чтобы читатели видели совершенное беспристрастие критика. Но самое главное, нужно соглашаться с жалобами журналистов наших, что действительно литературу нашу раздирает дух партий ужасным образом, и оттого никак нельзя подслушать справедливого суждения. Все мнения разделенны на две стороны: одни на стороне Булгарина, а другие на стороне Орлова, и что они, между тем как их приверженцы нападают с таким ожесточением друг на друга, совершенно не знают между собою никакой вражды и внутренно, подобно всем великим гениям, уважают друг друга —