— Чего ты? О ком ты говоришь…

— Об Семене об Васильевиче… я его… я пулю кинул… нечаянно. Я признаюсь. Признаюсь!

Застонав, Федор подсел, потом, охнув, разогнулся и ударил Комолова кулаком. Не отдавая себе отчета в движениях, Федор сдернул с плеча карабин и лишь от удивления, что не видит Антона перед собой, а тот валяется на земле шагах в пяти, не выстрелил. А следом подумал: «Нельзя! Стеша услышит».

— Я признаюсь… признаюсь… — лепетал Комолов разбитыми губами.

Увидев кровь, Федор опомнился, с трудом вынул сведенный судорогой палец из скобы:

— Повтори.

— Нечаянно… я признаюсь. Убил. У-убил.

Отбросив в сторону карабин, Федор, сжав кулаки, медведем двинулся на Комолова. Федору хотелось бить и топтать это валяющееся существо, рвать его и истошно вопить. И снова только вид окровавленного лица остановил егеря. Он тяжело сел, опустив вмиг набрякшие руки на колени. Опустошенный диким порывом, Федор долго молчал.

— Как же так… — сказал он сам себе тихо.

Антон на четвереньках подполз к нему и принялся говорить: мол, он и на мыс нарочно пошел, чтоб еще там признаться первому встречному в убийстве старшего лейтенанта, участкового инспектора Шухова, но, увидев в лодке вместе с егерем жену Семена Васильевича, испугался ее, удрал обратно к балагану, думая, сюда-то уж она не пойдет.

— Ис-пу-гался… — тяжело выговорил Федор и помотал головой.

— Испугался, — очень охотно подхватил Антон… — Очень ее испугался.

Услышав его голос так близко от себя, Федор снова почувствовал в себе закипающую ярость, готовую захлестнуть его темной волной.

— Семен Васильевич… — начал Комолов.

— Заткнись! — бухнув кулаком по коленям, гаркнул Зимогоров. — Заткнись! Слова не моги…

«Се-еме-ен! Семен! — застонала у Федора душа. — Как же так… Как же так, а?» — И он ощутил, что сдерживаемая ярость вот-вот прорвется слезами. Он видел уже, как расплывается, теряя четкие очертания, лицо Антона перед ним. Тогда Федор заставил себя встать. Прижав костяшки пальцев к глазам, сбросил слезы. И тут только вспомнил о том, что сказала ему, прощаясь, Марья.

— Так, — протянул он. — И осталась вдова с сиротой… Точно говорят, будто бабье сердце — вещун. Как она сюда торопилась! Издалека правду чуяла.

— Я же повинился… — сказал опять Антон.

— А, это ты? — словно только что увидев Комолова, проговорил Федор. — Вставай, чего ползаешь? Давай я тебе лапы-то стяну ремешком. Оно спокойнее будет.

— Я готов не то претерпеть, Федор Фаддеевич, — поднявшись и подставляя руки под ремень, сказал Антон.

— «Претерпеть»… Терпят за правду, а по дурости мучаются. И надо еще посмотреть, подумать, как дело было. Это просто сказать «нечаянно». Ишь ведь, убил, а нечаянно. Ты толком расскажи.

«Чего это я так много болтаю? — спросил себя Федор. — Право, надо расспросить да разобраться толком».

— Я в сидьбе был…

— Это что у старого солонца?

— Да. Вечерело. Уже потемней, чем сейчас было. Передо мной солонец, бойница, а в лаз сидьбы вижу, карабкается зверь по склону распадка. Жуть меня взяла. Вот и бросил пулю.

— Бросил, значит.

— Ну кинул…

— Хорошо кинул.

— Попал…

— И сразу — туда?

— Сразу.

— Это после жути-то?

— Увидел, будто не зверь. Пуще испугался.

— А сколько пантов убил?

— Третьего изюбра ждал.

— Дождался?

— Какая уж потом охота…

— Один сидел-то?

— Один, — заторопился Комолов. — Один. И испугался. Жуть обуяла. Глухая, неходовая ночь шла.

— Чего же сидел? Уходил бы в балаган.

— Я… я потом уж разобрался. Я…

Егерь не стал дослушивать длинное объяснение Комолова, а как-то невольно для себя подумал: о чем бы вот теперь стал расспрашивать, чем интересоваться Семен Васильевич? Не однажды брали они вместе браконьеров в тайге…

«Но не убийц! — остановил себя Зимогоров, но сдержал всколыхнувшуюся в сердце ярость. — Не о том думаешь, егерь. Тут, как Семен Васильевич говорил, тактика нужна. «Тактика»… Нажал на спусковой крючок: — и вся тактика. Марья и та не осудила бы меня… А о Стеше и говорить нечего. Не ярись, егерь. Не ярись и размышляй. Поперву Семен Васильевич спросил бы, откуда стрелял Комолов. Я спрашивал. Потом, пожалуй, Семен Васильевич попросил бы место показать, где человек находился, в кого стреляли. В него, а не в кого-то!»