А вот, вспомнив, что Гришуня выстрелил по изюбру пулей Комолова, Семен Васильевич даже прибавил шагу, хотя воздуху не хватало и сердце билось, казалось, под самой глоткой. И еще Семен Васильевич рассчитал: одолеет эти два километра, отделявших его от убитого изюбра, до того как Гришуня вырубит панты и разделает тушу. Если он станет ее разделывать. А если и нет, то и тогда он все-таки задержит браконьера.

Каким образом, дело особое. Гришуня вооружен… Но коли он подставил вместо себя Комолова, готовил, определенно готовил его к этой возможной роли, то, значит, хочет выйти из тайги «без мокрухи». И, не зная, очевидно, Шухова в лицо, примет его не за воскресшего, а другого старшего лейтенанта милиции. Тогда он вряд ли решится бить в упор. Гришуня не сумасшедший, чтоб, едва и не наверняка отвязавшись от одного выстрела по инспектору, взять на себя второй. Тем более, «второй» старший лейтенант не может не знать о судьбе первого.

«Оно рассуждать за Гришуню, или как его там, можно сколько угодно, — сердясь на себя, подумал инспектор. — Не предполагал же я даже после всего случившегося, будто гад этот настолько опустился, что и бьет оленей ради выстрела!»

Ярко-рыжую с сероватым отливом тушу изюбра он увидел меж кустами еще издали. Зверь лежал у самой закрайки. Олень словно отдыхал, вытянув и чуть откинув к спине красивую голову на крепкой мускулистой шее. Пара молодых по три отростка рогов была цела. Но лишь потому, только потому, видимо, что они уже не годились на панты. Серая шкурка на них полопалась, обнажая светлую кость.

Правее, чем подошел к оленю инспектор, из зарослей вел явственный след — зеленая тропка средь серебристой росной травы. От поверженного зверя след уходил прямо по увалу вверх.

«Ушел Гришуня, — понял инспектор. — Стрельнул, глянул и смотался… Сразу за ним идти не могу. Выдохся. Чертовское положение… Куда ж Гришуня кинул пулю? Я видел — он не свалил оленя, а ранил. За оленем-подранком лучше не ходить, непременно уйдет. А этот свалился к Гришуне, словно спелое яблоко с ветки. Да, пуля. «Убойная пуля» — как говорит Антон. Чего ж она меня помиловала? Вот отдохну и посмотрю».

Семен присел на валежину. И тут же над ним столбом завилась мошка. Но он только отмахивался. Его было бы и кнутом трудно поднять, настолько Семен выдохся за эту утреннюю прогулку. Инспектор сидел неподалеку от оленя. Сквозь звон мошки он слышал бархатное гудение оводов, слетавшихся к туше изюбра.

Из чащобы, в которой отдыхал Семен, виднелась вершина Хребтовой, лишенная растительности, лысая и поэтому светлая от обнаженных камней. Правее открывался перевал, поросший редким пихтачом и елью, наглухо перекрываемый непролазными сугробами зимой. Через него наверняка и собирается уйти Гришуня, или как его там, в другой район с сообщником, которого ждет и, видимо, не дождется.

Семен Васильевич представил себе, как он, отдохнув, в открытую пойдет к Гришуне и задержит его. Конечно, человек, назвавший себя Комолову «Гришуней», не станет сопротивляться. Но как же буднично и нудно пойдет следствие из-за одного, конечно же, «случайно» убитого пантача. Все станет отрицать браконьер.

Инспектор вздрогнул. То ли в глазах у него зарябило, то ли свет заиграл не так, и тень упала на распростертую тушу оленя, но Семену почудилось, будто убитый зверь дернул ухом.

«Мошки видимо-невидимо. Лезет в глаза. Вот и мерещится всякое, — решил было инспектор, но тут же оборвал себя: — А ты-то сам… А?»

Ухо лежащего у опушки изюбра снова дернулось. Потом еще, еще. Будто потянулась одна, другая нога.

Открылись темные глаза, опушенные густыми черными ресницами. Двинулись ноздри.

Олень исподволь поднял голову, увенчанную изящными рогами. Под червонного золота шерстью зверя, искрящейся ореолом под ярким светом солнца, напряглись мышцы — и Семен видел все это. Тут же зверь, озираясь, повернулся с бока на живот. Черные влажные ноздри его затрепетали, зашевелились усы, и было видно — каждая черная усинка двинулась вперед к ноздрям, помогая им принюхиваться.

«Это ж мое чудесное спасение, которое я наблюдаю со стороны, — сказал себе Семен. — А ведь вижу такое не впервые, но не так близко…»

Изюбр вскочил. Он, словно лишь родившийся телок, встал на широко расставленные ноги неуверенно и неловко, чуть покачиваясь. Затем зверь помотал головой, как бы сбрасывая с себя дурман.

Одним прыжком, как показалось Шухову, олень одолел пространство, отделявшее его от скальной гряды. Потом зверь огромными скачками пронесся по чистому увалу и скрылся.

«Вот сбежало первое и последнее вещественное доказательство, — улыбнулся Семен. — Единственная улика…» Инспектор собрался было выйти из чащобы, как, глянув на перевал, увидел вдали всадника на пегой лошади, спускавшегося в долину.

— Вот теперь мы, кажется, не останемся внакладе, — сказал инспектор вслух.

Всадник на пегой лошади спускался с перевала в долину не спеша, спокойно и уверенно, словно к своему дому. В бинокль Семен видел: бородатый мужичонка с охотничьим ружьем за спиной не останавливается, не оглядывается по сторонам. Брошенные поводья покойно лежат на луке седла, пегая кобылка, чуть кивая головой, выбирая уклон поположе, бредет знакомым путем.