Шрифт:
Просто этот человек не был гетеросексуальным.
Ну да, может быть, он просто не мог заниматься сексом с женщинами и потому отверг их, оставив лишь косвенную роль в сенсониках, да функцию рождения новых мужчин. Почему-то Гил чувствовал уверенность, что, если бы собственный сенсоник Владисловича исследовали при жизни хозяина, выяснилось бы, что, его звуковые конфигурации представляют собой не пышногрудых женщин с атласной кожей, длинными ногами и ищущими языками, а юных мальчиков. Юных, гладких, гибких мальчиков с безукоризненной кожей и туманно-нежными лицами.
Стерильное, гладкое и мягкое лицо Владисловича выныривало бессильно в его снах…
Эгоцентричное, импотентно-бессильное, это общество обязательно должно пасть. И ускорить его падение — значит совершить правое дело.
Но разве не было любое человеческое общество эгоцентричным и импотентным? Откуда ему знать, что довоенный, домузыкантский мир хоть чем-то отличался от нынешнего? В самом деле, после цитат Силача из Семи Книг можно поспорить, что все прежние общественные системы всегда были эгоцентричными и импотентными, пока воевали одна против другой или раскалывались на части в самом своем нутре, падая и переливаясь в иную социальную форму, которой предстояло пасть в свою очередь и смениться другой, которая… и так далее, и так далее, и так далее…
Но здесь, по крайней мере, есть Тиша и король эльфов. И не так трудно будет Гилу встать лицом к лицу с королем, если она встанет с ним рядом. Столп угрюмо гудел под полом арены, дожидаясь…
Он находился во впадине между гребнями сна, когда открылась и закрылась дверь и в комнате оказался кто-то еще…
Гил сел в постели и прищурился.
Наверху, в ненастоящем ночном небе, сверкали поддельные звезды.
— Кто здесь? — спросил он.
Тишина.
— Кто здесь?
Снова тишина.
И вдруг Гила резко вышвырнули из постели, он покатился, путаясь в простынях, таща их за собой, а тот, неизвестный, ударил его! В тусклом полумраке, с глазами, еще залепленными сном, Гил почти ничего не видел.
— Подожди минутку, — пробормотал он.
Но было бессмысленно пытаться урезонить того, кто напал на него.
Гил ударил кулаком снизу вверх и почувствовал, как рука его оказалась в железных тисках. Он попробовал вырваться, но его плечи были прижаты к полу, и навалившееся сверху тяжелое тело не давало вывернуться. Этот подонок был сильный и непреклонный.
— Да кто ты такой? — потребовал ответа Гил, хотя чувствовал, что в его положении глупо чего-либо требовать.
— Я тебе не позволю!
Голос неизвестного звучал хрипло, едва слышно, но Гил, кажется, узнал его.
— Рози?!
— Ты не имеешь права! — Рози сильнее придавил его коленями. — Я тебе не позволю!
— Пусти, больно…
— Вот и хорошо!
— Чего не позволишь? — спросил Гил, надеясь, что перемена тактики поможет. Если успокоить композитора, может, удастся высвободиться.
— Сам знаешь, — сказал Рози.
— Да ни черта я не знаю!
Рози только зарычал:
— Да больно же, черт тебя возьми!
Гил начал видеть в темноте цветные пятнышки, хоть и понимал, что они возникают на сетчатке, а на самом деле не существуют.
— Вот и хорошо! — снова сказал Рози, на которого все это было так не похоже.
— Рози, да слушай же! Я…
Рози еще сильнее придавил его коленями. У Гила задергались плечи — первый признак разрыва мышц. Оставленные Зловредным раны, почти зажившие, начнут открываться под этим натиском, раздирая швы…
И тогда, подгоняемый отчаянием, он поднял правую ногу, согнутую в колене, медленно и осторожно примериваясь, как бы поточнее разогнуть колено и резко ударить стопой в голову — он ее теперь видел, глаза привыкли к темноте и проморгались после сна.
— Рози, какого черта тебе от меня надо? — выкрикнул он, чтобы отвлечь внимание композитора от своей ноги.
— Семнадцать лет, Гил! Я надрывался семнадцать лет. Бесконечно работал, потел и шлифовал технику. Ты понятия не имеешь, сколько я работал все эти годы, ни малейшего понятия. Ты не смеешь уничтожать все это ради каких-то изуродованных чудовищ, которым захотелось захватить мир!
— Я не понимаю, о чем ты. Пусти!..
Он осторожно поднимал ногу.
— Тиша мне сказала.
— Что она тебе сказала?
— Не валяй дурака!
— Что ты с ней сделал?
— Ничего.
— Если ты ее тронул…
— Да не тронул я ее. Она от всего этого в восторге, как девчонка. И думала, я тоже приду в восторг. Понимаешь, она знает, что мне наплевать на этот город-государство, на все его порядки. Но она забыла, что теперь я должен вести себя как составная часть этого общества, ибо только оно даст мне какие-то преимущества. Она не собиралась говорить, но решила меня обрадовать. Я притворился, будто в самом деле радуюсь. Так что незачем мне было ее трогать. Мне нужно только убить тебя.