Можно было подумать, что они когда-то уже попробовали вкус человеческого мяса и теперь никакая другая пища не может их по-настоящему насытить.

Стрелы впивались в серый мех.

Брызгали струйки крови, заливали сеть, красная пленка затягивала ячейки.

Гил видел, как одна выпущенная им иголка проткнула крысиный глаз. Его жертва еще некоторое время продолжала взбираться на сетку, оставаясь, казалось, совершенно безразличной к смертельной ране. Тело ее получило приказ лезть вперед несмотря ни на что и все еще выполняло исходную команду, хотя способность к действию стремительно убывала. Наконец, после долгих и нелегких попыток взобраться по сетке на самый верх, где, должно быть, она надеялась найти какую-то брешь, эта тварь завертелась колесом, будто пьяная, и свалилась на кишащие внизу орды.

Стрелы, стрелы, обойма за обоймой…

Кровь журчала под сеткой, текла ручейками к людям под ноги, собиралась в лужи и озерца за их спиной.

Гил, выпуская стрелу за стрелой, думал об арене. О, музыкантам бы эта мясорубка понравилась! Там, на арене, такого ужаса и в помине не было. Он вдруг сообразил, что если популяров вынуждает убивать другие живые существа абсолютная необходимость, то музыканты убивают по легкомысленной прихоти, исключительно ради удовольствия. И убивают не крыс, а собственных сыновей…

И вдруг сеть поддалась.

Одна крыса, прячась в тени, скрытая блестящей пленкой крови, затянувшей ячейки сети, залезла под самый потолок, где сетка была закреплена кое-как, устроилась в уголке и долго расшатывала скобу, пока не вытащила ее из штукатурки. Ей бы радоваться, что ее не поймали за этим занятием, но она не доверилась удаче и не стала тратить время на самовосхваление. Будь она человеком, из нее получился бы замечательный солдат. Крыса перебралась к соседней скобе и выдрала ее тоже. Один угол сети оторвался от потолка. Всего один, но этого было достаточно.

Крысы сплошным потоком полезли вверх — по сетке, по лестнице из живых тел, цепляясь друг за друга в бешеном стремлении пролезть первой, — и хлынули через брешь. Когда основная масса атакующих сконцентрировалась у прорехи наверху, под их весом начали вырываться другие скобы…

— Крыса-хозяйка! — закричал вдруг лысый циклоп.

И тут же эти слова прозвучали во множественном числе.

— Крысы-хозяйки! Крысы-хозяйки!

Крики перекрыли всеобщий шум.

Гил очень скоро понял, о чем они кричат. Из-за поворота коридора пеной выплеснулись крысы величиной с небольшую собаку, фунтов по пятнадцать — двадцать каждая, и последовали за мелкими крысами-рабами, которые умирали ради того, чтобы сорвать сеть. Писк хозяек был не такой пронзительный, более горловой, низкий. Явно планомерные действия, казалось, свидетельствовали о наличии какой-то степени разума у крупных крыс, но Гилу вовсе не хотелось углубляться в рассуждения такого рода.

И еще казалось, что утробное ворчание хозяек имеет какой-то рисунок, отчетливые повышения и понижения, вариации длительности звуков, и все это могло быть признаком словесной сигнализации сверх уровня инстинктивного, чисто животного писка и криков. Но это тоже были несвоевременные и вредные мысли. Гил продолжал стрелять без перерыва, выхватывая одну обойму за другой из корзины трехрукого карлика, который исполнял роль подносчика патронов. И каждый раз, подбегая с корзиной, карлик кричал Гилу:

— Стреляй! Стреляй! Убивай!

Но Гил не нуждался в напоминаниях.

Крысы-хозяйки знали, чего хотят. Отнюдь не мяса крыс-рабов или друг друга. Теперь, когда атаку повели хозяйки, Гил не видел больше ни одного случая крысиного каннибализма. С горящими яростью красными глазами они рвались вперед устрашающими массами, умирая сотнями и тысячами, цеплялись когтями за своих товарок, падали, но продвигались дальше и дальше…

Какой-то покрытый чешуей популяр с оранжевыми глазами, похожими на леденцы, споткнулся, упал и уже не смог подняться, буквально раздавленный полчищами врага. На него набросилось множество крыс, и все же главные силы продолжали наступление.

— Отходи же! — крикнул Силач.

Они пятились до конца коридора, непрерывно стреляя, — знали, что исчезновение заградительного вала стрелок даже на секунду даст крысам-мутантам возможность, которой они дожидаются: рвануться вперед и раздавить их. Гил рискнул на миг перевести взгляд на Тишу. Девушка, закусив нижнюю губу, стреляла снова и снова, с яростью, порожденной страхом; самострел словно прирос к пальцам ее вытянутой напряженной руки. И все же она не теряла головы, справлялась как следует, и Гил почувствовал еще большую гордость за нее.

Но вдруг, на одно короткое, но ужасно яркое мгновение, он увидел ее в виде трупа, покрытого крысами. Острые желтые зубы срывали кожу с ее лица. Впрочем, нет, не трупа — в этом видении она была почти мертва, в ней оставалось достаточно жизни, чтобы понимать происходящее и испытывать неистовое, безумное бешенство. И еще в этом кошмаре одна крыса стояла в зияющем провале ее раскрытого рта и терзала ей нос…

Гил поперхнулся и закашлялся, стараясь отогнать от себя это жуткое видение, и тут на него тяжким бременем легло понимание, что он, ее мужчина, обязан любым путем оградить Тишу от такой участи. И только тогда он вспомнил, что в кармане его куртки лежит звуковой пистолет, который он взял с собой на тот случай, если популяры встретят их недружелюбно.