— В городе говорят о вооруженном восстании, — продолжил Экон. — Цицерон добился от Сената чрезвычайных полномочий — то, что называют крайними мерами по защите государства.

— Да-да, тот самый декрет, что приняли наши предки шестьдесят лет тому назад, чтобы защитить граждан от подстрекателей Гая Гракха, — сказала Клавдия, немного смакуя свои слова.

Я степенно кивнул.

— Гай Гракх был убит в толпе, когда законы против убийств временно приостановили. А Катилину тоже ожидает подобная участь?

— Никто не знает, — ответил Экон. — Декрет составлен очень неопределенно. В основном в нем говорится, что консулу дается право смертного приговора, тогда как в обычное время это решает народное собрание. А также власть руководить армией и неограниченные средства по наведению порядка.

— Другими словами, оптиматы хитростью добились того, что должно решать народное собрание.

— Почему бы и нет, — сказала Клавдия. — Когда государству угрожает опасность, нужно принимать крайние меры. Только жаль, что полномочиями наделили Нового Человека, Цицерона, ведь его происхождение и воспитание едва ли подготовили его к такой ответственности.

— Как бы то ни было, — отозвался Экон, — всякому известно, что от Антония никакого толка нет. А значит, все ложится на плечи Цицерона.

— Или падает в его руки, — заметил я.

Экон кивнул.

— Чисто теоретически сейчас у Цицерона больше власти, чем у кого бы то ни было со времен Суллы.

— Тогда Цицерон наконец-то добился своего, — сказал я. — Единственный правитель Рима!

— Ну, если он может избавить нас от Катилины раз и навсегда, тогда он заслуживает такой должности, — сказала Клавдия. — А какие еще новости, Экон?

— Слухи о войне. Полководец Катилины, Манлий, открыто мобилизовал свои войска в Фезулах. Также говорят о восстаниях рабов, спровоцированных, конечно же, Каталиной. Одно в Апулии, другое в Капуе…

— В Капуе? Да там же начинал и Спартак! — проговорила Клавдия с широко открытыми глазами.

Экон кивнул.

— Всем гладиаторским школам в Италии приказано сдать оружие, а рабов распродать по окрестным селам. Это было первым приказом Цицерона после того, как он принял чрезвычайные полномочия.

— Чтобы напомнить о Спартаке, — сказал я печально.

Хороший ход запугать население и заручиться его поддержкой. У всех еще в памяти беспорядки и ужасы восстания Спартака. Кто же во время кризиса откажется от закрытия гладиаторских школ, даже если он владелец, а тем временем, привлекая к ним внимание, можно взволновать народ. Также можно обвинить Каталину, сравнив его, патриция, с каким-то фракийским рабом. Я теперь начинал понимать, что имел в виду Катилина, говоря о молниях Цицерона.

— Тем временем Катилину обвинили… — продолжал Экон.

— Обвинили? В чем?

— Кое в чем более серьезном, чем подкуп или растрата. Один из оптиматов обвинил его в нарушении закона Плавта против вооруженного насилия.

— И как Катилина к этому отнесся?

— Он проявил необычную для него пассивность. Дал добровольно посадить себя под домашний арест у одного из друзей. То есть он уже не может выехать из Рима. — Экон посмотрел на меня довольно многозначительно.

— Хорошо, — сказал я автоматически, словно встряхивая руки после мытья. Новости меня взволновали больше обычного, но, по крайней мере, я лично уже не вовлечен в происходящее.

— Хорошо! — отозвалась Клавдия. — Наверное, все-таки можно решить проблемы и без кровопролития. Если Катилину осудят и сошлют в ссылку, то его банды разбредутся сами собой, лишившись руководителя. Ведь без головы тело жить не может!

— Как странно, — промолвил я. — Мне в голову пришло абсолютно то же самое сравнение.

Вскоре после этого Клавдия нас покинула, сказав, что хочет рассказать обо всем кузенам и спросить, нет ли и у них каких-нибудь новостей. По настоянию Экона я показал ему механизмы мельницы, но признался, что сейчас гораздо больше озабочен механизмом политических интриг в Риме, механизмом более сложным и, несмотря на все мое отвращение, в данный момент более привлекательным.

После ужина мы собрались в атрии. Ночь выдалась прохладной, но небо было чистым. Фонтан давно высох, и на его месте мы установили жаровню и расселись вокруг огня. К нам присоединился и Метон. Я специально сказал ему, чтобы он пришел и послушал нас, но, судя по выражению его лица, он счел, что я с ним просто заигрываю. Вифания, уложив спать Диану, тоже присоединилась к нам. Даже ею овладел дух нависшего надо всем кризиса.