— Такие вот дела, — начал Экон. — Сенат собирает армию, чтобы послать ее против Манлия в Фезулах и вступить в бой или, по крайней мере, удержать его от похода в Рим. В Риме расположили гарнизон и удвоили число стражников. Катилина под домашним арестом, но все его заговорщики на свободе; против них у Цицерона нет улик. Бунт в городе может быть, а может, и нет. Может, будет сражение между Манлием и Сенатом, а может, и нет. Насчет восстаний в Италии тоже неизвестно.

— А что, Сенату действительно угрожает опасность? — спросил Метон у Экона. Но ответил на вопрос я, сильно разочаровав Метона:

— Повсюду в Италии бедность, долги и кабала. Нашей семье улыбнулась удача, не говоря уже о завещании Луция Клавдия, а вообще-то мы живем в сложное время. Простые люди вокруг нас голодают, а многие знатные лишаются имущества. Некоторые скопили огромные состояния и выдают мизерное количество средств остальным, чтобы те не умерли с голоду. Всем давно известно, что коррупция достигла неслыханных масштабов. Люди хотят перемен и уверены, что, пока оптиматы заседают в Сенате, перемен им не видать. Могут ли Катилина и его соратники поднять восстание? Очевидно, сенаторы действительно верят в такую возможность, иначе они бы не приняли декрет и не наделили бы консула чрезвычайными полномочиями. — Я протянул руки к огню. — И как, должно быть, Цицерон сейчас наслаждается властью, дарованной ему! Интересно, они искренно проголосовали или же ему пришлось пустить в ход какие-то уловки?

— Да, папа, — признался Экон, заметив сарказм в моем голосе, — будь уверен, что Цицерон приложил все усилия. Единодушия в Сенате удалось добиться, продемонстрировав анонимные письма.

— Письма? Ты раньше об этом не говорил.

— Неужели? Я, наверное, не решился сказать перед Клавдией. За день до того, как Цицерон убедил Сенат принять декрет, его посетили некоторые видные граждане, в том числе и Красс. Они постучались в дверь поздно ночью и приказали рабу поднять Цицерона с постели. Якобы каждый из них получил анонимные письма со страшными угрозами.

— И кто их разносил?

— Посланник со скрытым лицом. Он протягивал свиток охранникам и исчезал, не сказав ни слова. Вот например, письмо, адресованное Крассу: «Через несколько дней всех богатых и влиятельных людей в Риме перебьют. Спасайся, пока есть возможность! Это Послание — подарок тебе от друга».

— И Красс принес это письмо Цицерону?

— Да, как остальные, получившие письма в тот вечер. Ну да, понятно, что получение письма поставило Красса в двусмысленную позицию. Он и так под подозрением в связях с Каталиной и в темных махинациях. Некоторые считают, что он один из заговорщиков. Чтобы отвлечь от себя подозрение, он сразу же принес письмо Цицерону, отрицая, что ему известен автор.

— И письма были без подписи?

— Да, анонимны. Конечно же, все уверены, что их написал кто-то близкий к Каталине.

— То есть то, в чем и требовалось уверить публику.

— А кто еще мог их послать?

— Кто, в самом деле? Кому выгодно посеять панику среди властей и в то же время выяснить позицию таких людей, как Красс? И ведь именно из-за этого случая Цицерону удалось убедить Сенат принять чрезвычайные меры?

— Да, вместе с напоминанием об армии Манлия.

— А известия о ее боеготовности пришли от…

— От Цицерона и его осведомителей. Ну и, конечно, слухи о восстаниях рабов…

— Слухи, а не донесения?

Экон довольно долго глядел в огонь.

— Папа, ты хочешь убедить меня, что Цицерон сам разослал эта анонимные письма? Что нарочно создает панику?

— Я никого ни в чем не убеждаю. Я просто задаю вопросы и сомневаюсь — как и сам консул.

В конце октября подули резкие ветры, а небо приобрело свинцово-серый оттенок. Ноябрьские календы выдались сырыми и холодными, изморось никак не переходила в настоящий дождь, с крыши скупо падали капли, словно редкие слезы неохотно плачущих богов.

Так продолжалось до восьмого дня ноября. Забрезжил просвет, но солнце так и не проглянуло. На севере собирались темные тучи. Порывистый ветер странствовал по равнине. Всех животных мы завели в стойла. Кассианова дорога опустела, за исключением нескольких групп рабов, перегоняемых надсмотрщиками.

Мы закрыли все двери в доме и подсобных помещениях и проследили, чтобы нигде не осталось брошенных инструментов, а после этого уже не выходили. Диана была не в себе, а когда ударил гром, она испугалась и еще больше закапризничала. Мать утешала и успокаивала ее, но с остальными тоже была не в ладах.

Метон сидел в своей узкой комнатке. Я неслышно прошел в нее и увидел на столе развернутый свиток Фукидида и оловянных солдатиков на полу в боевом порядке. Когда я, улыбнувшись, спросил, какое же сражение его увлекло, он вздрогнул, нахмурился и сгреб солдатиков в кучу.