Я ничего не ответил. Цицерон вздохнул и ссутулился. Играет ли он, или в самом деле устал? И почему я — с моей способностью видеть невидимое — не могу сказать ничего определенного?

— Подумай, Гордиан. Когда ты вернешься в свое прекрасное спокойное поместье, вспомни, что Рим по-прежнему находится на этом месте, что ему по-прежнему угрожает опасность. И если в Риме произойдет что-то ужасное, то это распространится и на провинцию.

Цицерон опустил глаза, от чего складка на шее стала более толстой. Он ждал, но мне нечего было ответить ему.

— Я с тобой уже не свижусь наедине — пока не минует кризис. Как и раньше, моим посланником будет Марк Целий. Рискованно было приходить к тебе в этот вечер, но мои агенты сказали, что у Каталины без того сегодня много дел, и я надеялся, что смогу поговорить с тобой как мужчина с мужчиной. — Он отвернулся. Тихо прошелестели складки его тоги. — Я ухожу. Мне еще во многих местах требуется побывать перед тем, как я усну. Конечно, на улицах беспокойно, но это меня не остановит. Я в долгу перед Римом. Хочу, чтобы и ты это понял.

С этими словами он ушел.

Я сел на скамейку возле фонтана. Небо потемнело, звезды сверкали ярко. Поднималась луна, бросая серебряный свет на черепичную крышу портика.

— Можешь выходить, Метон, — сказал я.

Он вышел из-за полога двери, ведущего в его комнату, и вступил в тень от портика.

— Вифания знает?

— Нет. Я слышал, как она время от времени похрапывала за стеной.

Он вступил в лунный свет. На нем была только набедренная повязка. Мне подумалось, что он уже в таком возрасте, когда не следует ходить по дому почти раздетым.

— Хорошо, Экон и Менения либо спят, либо слишком заняты, чтобы слушать, что происходит в доме. Только ты да я знаем о Цицероне.

— А как ты догадался, что и я слушаю? Я старался, чтобы полог не шевелился.

— Да, но твой большой палец было слишком хорошо видно. В некоторых обстоятельствах подобная небрежность может обернуться даже смертью.

— Как ты думаешь, а Цицерон заметил?

Я рассмеялся.

— Не думаю. Иначе бы он позвал охранников, и не успел бы я и слова сказать, как в тебе оказалось бы очень много кинжалов.

Метон сначала встревожился, затем скептически улыбнулся.

— Ну хорошо, что ты думаешь о нашем досточтимом консуле?

Он немного замялся.

— Мне кажется, что Цицерон… болтун.

Я улыбнулся.

— И мне так кажется, только это не значит, что он обязательно врет.

— И, значит, ты сделаешь так, как он хочет?

Я так долго не отвечал, что Метону пришлось переспросить:

— Да, папа?

— Если бы я только знал.

Первые пять дней после выборов мы провели в Риме.

Мне в нем понравилось больше, чем я предполагал; я прогуливался по холмам, встречал старых знакомых, вдыхал ароматы еды, продающейся на рынке, наблюдал за прохожими, наслаждаясь тем, как меня поглощает непрекращающийся поток жизни большого города.

Но не все было так приятно. Однажды, когда Вифания ушла смотреть на серебряные украшения в лавке ювелира, я отправился к одному адвокату, чтобы узнать, насколько продвинулось разбирательство по поводу реки. Адвоката звали Волумен, контора его располагалась в безобразном кирпичном здании, всего лишь в пределах броска камня от Форума. Во всем здании были конторы судей и адвокатов, и пахло там старым пергаментом. Все стены в его комнатушке были покрыты ящичками для свитков, и сам он походил на свиток — высокий, с вытянутым лицом — и отличался безобразными манерами.

Никакого прогресса в моем деле не намечалось, оно еще не было представлено в суд, хотя, как он заметил, моя победа просто очевидна.

— Но почему так долго? — пожаловался я. — Когда Клавдии опротестовали завещание Луция, то Цицерон решил все за несколько дней, а не месяцев и не лет.

Уголок рта Волумена слегка дрогнул.

— Тогда, возможно, вы опять обратитесь к Цицерону? — сказал он кислым голосом. — Ах, ну да, ведь он слишком занят. Ну, а я делаю все возможное. Если бы я был одним из самых влиятельных политиков в Риме, тогда, конечно, я сразу бы пошел в суд, но ведь я — рядовой адвокат…

— Я понимаю.

— Нет, если вам кажется, что вы можете рассчитывать на помощь Цицерона, то пожалуйста…

— Это была особая благосклонность. Если ты говоришь мне, что делаешь все возможное…

— Да, но Цицерон бы сделал больше, я уверен, и лучше и быстрее…

В конце концов мне все-таки удалось его успокоить. Неприятно было вспоминать одолжение, которое мне сделал Цицерон. Без его помощи и влиятельных связей мое дело могло бы застрять в судах на много лет, мне пришлось бы сидеть в Риме, пока не поседеет моя борода.