Несколько раз возле машины начиналась стрельба, пули посвистывали иногда близко от кабины.

На Арбатской площади вновь засвистели пули, машина наскочила на труп и, завизжав тормозами, остановилась. «Стой! Выходи!» — закричали из темноты, и уже по голосам отец понял, что это «чужие», юнкера. Теперь выскочили из кузова офицеры-парламентеры, предъявили свои пропуска.

В Александровском училище появление отца в сопровождении парламентеров вызвало переполох, раздались крики: «Большевик! Попался!». Пожилой парламентер взял у отца пакет с ультиматумом и помчался с ним вверх по лестнице, молодой — усадил отца на стул и поставил около него для охраны двух юнкеров с винтовками, которым один раз пришлось штыками преградить дорогу горячему офицеру, видимо пьяному, попытавшемуся с обнаженной саблей броситься на отца.

Один раз где-то неподалеку началась стрельба. Щелкая затворами винтовок, юнкера стремглав выбегали из здания.

Через некоторое время донеслись голоса: «На собрание!». Вестибюль опустел. Остались только часовые и дежурный. Вдруг в комнате, где проходило собрание, взорвались возмущенные крики. Отец услышал чей-то начальственный голос:

— Молчать! Разойтись! Это вам не большевистская сходка!

Из комнаты шумно повалили офицеры. Кто-то истерически кричал:

— Продали! За тридцать сребреников продали! Отец понял, что ультиматум принят.

Сопровождаемый небольшой свитой, появился полковник в сером френче. Он шел, не глядя по сторонам. Отец догадался, что это полковник Константин Рябцев, командующий силами белых в Москве. К отцу подошел старший парламентер и торопливо сказал, что надо ехать в Думу. Там ждали ответа представители Военно-революционного комитета. Полковник Рябцев со свитой втиснулись в кузов машины Красного Креста, отец, как и прежде, забрался в кабину.

В «Энциклопедии Великой Октябрьской Социалистической революции» сообщается, что полковник К. Рябцев в 1919 году был в Харькове арестован белыми по обвинению в выступлении против генерала Корнилова и «в недостаточно активной борьбе с большевиками в Октябрьские дни», и вскоре был убит. [2]

В январе 1918 года отца выбрали делегатом на 3-й Всероссийский съезд Советов. Отец был удивлен культурностью кадровых рабочих, делегатов съезда, с которыми вместе жил в гостинице. Рабочие утром и вечером чистили зубы, рассказывал отец, подметали свои номера, не пили, здоровались при встрече, были спокойными, вежливыми, интеллигентными. К сожалению, большинство из них не пережили Гражданскую войну, слишком их мало было тогда в России, и на смену им пришла «деревня», сокрушался отец.

В короткое время, когда отец находился в Москве после окончания боев, он нашел время заняться публицистикой. Написал несколько статей и даже стихотворение в прозе, которые были напечатаны в «Правде». В статьях он бичевал капиталистическую эксплуатацию на Западе, разносил «буржуазную демократию» и «буржуазную культуру», выступил с разоблачением американской «Армии спасения», начавшей тогда работать в России. В Америке отец сталкивался с «Армией спасения» и считал, что она занимается главным образом борьбой против рабочего движения и профсоюзов. Он гордился тем, что эту статью передали Крупской, и она показала ее Ленину, а потом сообщила, что «статья Владимиру Ильичу понравилась».

Статьи отца того времени были абстрактны и грубо примитивны, однако содержали в себе мощный энергетический заряд. И дело здесь, думаю, не только в темпераменте отца. Энергия была тогда, видимо, разлита в воздухе. Как и нигилизм по отношению к «старой культуре». Он, как известно, захватил тогда и высокообразованных деятелей искусства и литературы, которые запросто «сбрасывали с корабля современности» всяких там пушкиных.

Сделаю важное примечание к вопросу об «Армии спасения». После голода в 1921 году Ленин официально поблагодарил «Армию спасения» за помощь голодающим, как благодарил за это и за иную помощь и ряд других американских благотворительных организаций, включая еврейский фонд «Джойнт». При Сталине многих еврейских деятелей культуры расстреляли по обвинению в работе на «Джойнт».

Отца явно тянуло к писательству. Уже в США он начал «марать бумагу» — что-то сочинять. В архиве у отца оставалась старая толстая тетрадь с его первыми опусами. Я видел ее недавно в литературном архиве (РГАЛИ). В Симбирске, как я уже говорил, отец написал и опубликовал два маленьких сборника рассказов по мотивам своей прежней жизни. Они тоже были весьма примитивны, но, на мой взгляд, отмечены талантом и силой. Молодой варварской силой! И уже замаячил перед отцом театр. В 1919 году в Симбирске он инсценировал один из своих первых рассказов «Бифштекс с кровью», и эта инсценировка получила вторую премию на всероссийском конкурсе. В 1920-м отец пишет свои первые пьесы: «Этапы» и «Эхо». Последняя была поставлена на столичной сцене — в театре им. Революции.

Однако самым ярким событием симбирского периода, на мой взгляд, была встреча отца с Троцким, во время которой отец во всю силу проявил свой американо-анархистский характер. Троцкий приплыл в Симбирск на пароходе в 20-м, если не ошибаюсь, году вместе с Роменом Ролланом. В программу их знакомства с городом входило и выступление гостей перед городским Советом. Первым должен был выступить Троцкий. Отец встречал высоких гостей как глава города и провел их в комнату за сценой.

О том, что там произошло, моей матери рассказывала жена Иосифа Варейкиса (ее муж был тогда председателем горсовета Симбирска), присутствовавшая при встрече Троцкого с отцом.

Стояли холодные осенние дни, здание Совета не отапливалось, и никто, ни гости, ни хозяева не снимали пальто. Троцкий стоял в накинутой на плечи шинели и разговаривал с отцом в ожидании приглашения на сцену, в президиум. И когда приглашение последовало, Троцкий повернулся к выходу на сцену и сбросил с плеч шинель в уверенности, что стоявший рядом отец подхватит ее, но тот убрал руки за спину.

— У всех в комнате дух захватило, — вспоминала жена Варейкиса, — что же сейчас будет?! Троцкий, напомню, был тогда вторым после Ленина человеком в стране, грозным наркомом обороны и главнокомандующим всеми родами войск Красной Армии.