— Когда я работал на ключе, в каюте находился юнга. Конечно, я постарался ему внушить, что просто учусь, практикуюсь. Все-таки он мог что-то заподозрить и передать радисту, с ним у него приятельские отношения.

Новиков сел на койке:

— Барон!

— Да!

— Позвольте вам заметить, что вы напрасно радовались. Судьба опять повернулась к вам задом. Мальчишка не так прост, как вам кажется. И этот проклятый радист еще не мало причинит нам неприятностей. Вот кого бы я списал за борт с десятком — двумя в придачу.

— Хорошая мысль, только ее пока трудно осуществить.

— Все трудно. Надо подумать.

— Что, если включить в дело ваших сообщников из нижних чипов и этого гардемарина?

— Говорю, надо подумать. Что же касается Бобрина, то он вчера ходил вымаливать прощение и получил его, негодяй и трус. Испугался, что лишится милости нашего социалиста-командира.

— Вы ему ничего не сообщали о рейдере?

— Ну что вы!

— Очень хорошо. Только напрасно вы так отзываетесь о Бобрине. Он сейчас будет нести вахту и знать все изменения курса, скорость. Как нельзя лучше иметь на ходовой вахте своего человека. Мне часто заходить в штурманскую каюту нельзя. Я только хотел вас просить повлиять на вашего Друга Бобрина, в то время как он опередил нас.

— Все это так, да я не переношу мягкотелых. Лебезит, скотина. Но пусть служит и им, и нам.

— Только нам. Вам, дорогой герр Новикофф, в данной ситуации следует проявлять больше дипломатии.

— Каким образом?

— Хотя бы не возбуждать подозрений, скрывать антипатию к окружающим. В этом есть сущность всякой политики, мой дорогой друг.

Новикова коробил поучающий тон и подчеркнутое превосходство, сквозившее во всем облике барона.

Новиков проворчал:

— Ну ее к дьяволу, вашу политику. Я человек желчный, меня считают злым, и не без оснований. Давайте разделим обязанности: политику — вам, а на мою долю останется вся грязная работа.

— Почему же грязная. Я бы сказал — оперативная.

— Камуфляж, барон! Давайте хоть с глазу на глаз называть вещи своими именами. Измена никогда не считалась благородным действием.

— Что вы! Какая измена? Наоборот! Мы стремимся предотвратить измену, не дать большевикам воспользоваться оружием.

— И поэтому я, русский офицер, связываюсь с представителем враждебного государства? Ха-ха, милый мой. На всех языках такое действие называлось изменой, а ваше — шпионажем со всеми вытекающими последствиями, включая «пеньковый галстук». Так что давайте, как говорят матросы, «потянем грота-шкот», другими словами, выпьем!

Барон силился улыбнуться, но только приподнял верхнюю губу. Ему все больше не нравился его сообщник, позволяющий ставить себя на одну доску с ним, бароном, человеком высшей расы, старшим по званию. Капитан-цурзее прикрыл веки, чтобы сосредоточиться и не дать вырваться наружу накипавшему гневу. Наконец он улыбнулся, не скупясь, показал все зубы, мысленно подтрунивая над самим собой: «Эх, Фридрих, только что учил высшей дипломатии этого пьяного скифа, а сам чуть не снизошел до унизительной ссоры с ним. Натяни туже нервы, Фридрих».

Барон сидел, откинувшись на спинку зеленого дивана. Рассеянный свет, отраженный от поверхности моря, ярко освещал его лицо, безжалостно обнажая все недостатки кожи, сеть морщин под глазами, седину в волосах. И все же лицо его можно было назвать красивым: черты лица были правильными и сейчас, когда он расслабился, даже приятными. Новиков звякнул стаканами, барон опять стал самим собой: на лицо опустилась высокомерная маска с плотно сжатыми губами и презрительным прищуром глаз.

— Не слишком ли вы много пьете, герр Новикофф?

— Не ваше дело, барон. Берите и пейте сами, тем более что сейчас мы идем обедать.

— Но ведь и там вы будете пить?

— А как же! И вы тоже. Там особая статья. Ну давайте за процветание нашего союза! Вот так! Пить вы почти научились… Ух и хороша! Мы везем чистейший ректификат, и баталер разбавляет со знанием дела.

Гиллер спросил с деланным участием.

— Вы не боитесь стать алкоголиком?

— А я уже и есть алкоголик, а вот кто вы? Попробуйте ответить на этот вопрос! — Новиков последнее время быстро пьянел. — Духу не хватит. Самое трудное назвать себя своим именем, то есть познать самого себя. Я вот познал: никчемный человек и вдобавок алкоголик. Вы же считаете себя слепленным из другого теста. Да, ведь вы принадлежите к расе господ, как изволили однажды сказать. Русские дворяне тоже были расой господ, а что получилось? Не пожимайте плечами. Дело серьезное. Вы когда-нибудь слышали о бронтозаврах? Господствовали миллионы лет — и пшик…

В двери постучал вестовой:

— Обедать, ваше благородие!

— Знаю, болван… Идемте, капитан-цурзее, и не пыжьтесь, как индюк. В целях большой политики вы должны держаться рубахой-парнем.

Новиков, не заметив, перешел с английского языка на русский.

Барон зло улыбался.

Радист снял наушники и подмигнул Лешке Головину, который с благоговением наблюдал за работой этого удивительного человека. Если Зуйков был лихим матросом и Лешкиным наставником и воспитателем, то радист Лебедь относился в сознании мальчика к людям непостижимых возможностей, был настоящим волшебником. Он управлял таинственными силами, которые в одно мгновение связывали его с любой точкой земного шара, будь она на воде или на суше. Герман Иванович пытался объяснить мальчику, что в его работе нет ничего таинственного и он только научился управлять прибором, вырабатывающим электромагнитные импульсы, и импульсы эти тоже просты в своей сущности. Но Лебедь не отличался педагогическим талантом, и после каждой его научно-популярной лекции мальчик только убеждался, что судьба его свела с необыкновенным человеком, вся его «простая» наука похожа на волшебный фокус, непостижимый для простого смертного.