Оруэлл все-таки был англичанином и надеялся, что люди, как актеры, лишь надевают тоталитарную маску, мечтая при первом удобном случае ее сорвать. На самом деле происходит глубокое внутреннее перерождение, и люди способны десятилетиями нести тоталитаризм в себе.

Оруэлл правильно отметил, что каждый, имеющий Индивидуальное Я, полностью отделен от других людей и воспринимает себя последним человеком, имеющим память и возможность логически мыслить. Предположим, встречаются после партсобрания два человека с диссидентскими взглядами. Если один из них осмелится что-то сказать другому, другой, опасаясь провокации, сразу же выскажет официальную точку зрения, а потом будет проводить бессонные ночи, размышляя, следует ли ему донести или нет.

Вот почему самые безотказные расстрельные команды состоят из тех, кто вчера еще был противником расстрелов, или тайно остается противником расстрелов и сейчас. А вот сторонник Социальной машины со стажем может позволить себе работать с ленцой: его душа чиста и ему нечего бояться. Поэтому отличные расстрельные команды можно создавать из лучших друзей расстреливаемого: главное, чтобы последствия неповиновения были ясны всем.

Индивидуальные Я совершенно разобщены и в условиях коллектива не могут войти в контакт друг с другом. В любом тоталитарном обществе, если мы смотрим с горизонтальной точки зрения, все согласны, все аплодируют и голосуют «за». Но если бы мы могли взглянуть на этот же митинг с вертикальной точки зрения, мы увидели бы много одиноких Индивидуальных Я, борющихся за свое существование и думающих в ужасе: «Неужели я остался один?».

Индивидуальные Я не могут быть связаны друг с другом, но если они забудут о предосторожности и войдут в контакт между собой, нет никакой гарантии, что они поддержат друг друга: ведь в отличие от Социальных Я, все Индивидуальные Я разные.

Таким образом, в условиях коллектива совершенно неважно, что именно каждый из его членов думает. Важно лишь чтобы Социальная машина контролировала его поступки и имела возможность жестоко покарать его за неправильный поступок, то есть за поступок, совершенный под влиянием его Индивидуального Я.

Социальная машина уводит людей в свой октант, КОЛЛЕКТИВ, и октант ЖИЗНЬ становится просто не виден, так как эти октанты диаметрально противоположны друг другу.

Заметим, что Индивидуальное Я создается каждым человеком персонально, то есть это черты его характера, мысли, жизненный опыт, в то время как Социальное Я, несмотря на то что оно присутствует внутри каждого человека и определяет его поступки, создано за пределами человека, который имеет очень небольшую свободу выбора относительно своего Социального Я. Однако в условиях идеологического государства именно его Социальное Я определяет жизнь человека.

Индивидуальное Я — как форма ног человека, а Социальное Я — это фасон его брюк. Совершенно невозможно понять, почему человек должен носить именно эти брюки, хотя ответ есть: «Потому что так диктует мода».

Все это означает, что Социальная машина могла бы существовать вечно, если бы возможно было отменить прогресс (вот откуда непрекращающаяся борьба с враждебным окружением).

Отметим, что лучшее определение тоталитарного государства было дано Лениным, который сказал: «Коммунизм — это Советская власть плюс электрификация всей страны». Тоталитарное государство — это просто идеология, пришедшая на помощь индустриальной технологии. Поэтому ленинское определение и правильное, и полное.

Заметим, что искусство 30-х годов отразило переход человека в неживое состояние. На картинах Фернана Леже человек изображен с помощью квадратов и треугольников. Но в природе нет прямых линий, а значит такой «человек» мог быть создан только Станком. Вместо портретов конкретных людей пришли портреты-символы, например «Рабочий и колхозница».

Индустриальный Век уже завершился, и коммунистам просто не к чему нас возвращать. Коммунистические ораторы призывают народ к топору, и это очень точный и правильный призыв, потому что топором никто уже не пользуется. Призывать народ нужно не к топору, а к компьютеру, коммунисты же призвать людей к компьютеру не могут, потому что они — сторонники единогласия, а не индивидуальной творческой мысли.

Как только стало ясно, что завод индустриального века устарел, Социальная машина стала испытывать огромные трудности, и эти трудности — объективные, неизбежно ведущие Социальную машину к развалу.

Социальная машина распадается по двум причинам:

1. Человеку необходимо открывать правду самому себе, жить вертикально и общаться с другими людьми через Бога, посредством общечеловеческой морали.

2. Социальная машина основана на том, что люди получают идентичную информацию через один-единственный канал, вместо того, чтобы получать информацию из многочисленных источников и в самых разнообразных формах. Поэтому Социальная машина находится в неразрешимом конфликте с реальностями информационного века и сегодня является безнадежно устаревшим социальным устройством.

Людям, которые готовы составить из себя Социальную машину, следует понять: Социальная машина будет полностью контролировать все аспекты их жизни. Более того, она станет единственным действующим социальным организмом, и ее цели — мистического служения неживому — будут радикально отличаться от целей составляющих ее живых людей.

Социальная машина заставит людей создать десятки, а то и тысячи танков, которые никогда не будут использованы. Она активно изменит живую природу, поворачивая вспять реки, строя гигантские, никому не нужные железные дороги, а то и уничтожая целые народы. Но активнее всего она будет бороться с теми людьми, из которых она состоит. Как бы эти люди ни притворялись, как бы ровно они ни маршировали, как бы безропотно ни выполняли любой приказ, все-таки эти люди — живые. Социальная машина не может существовать иначе как на принципе постоянного уничтожения подконтрольных ей людей, устраняя их либо физически, либо морально-психологически. Она атакует мораль, чувство собственного достоинства, понимание красоты, язык, историю, память, семью. Взамен всего этого Машина внедряет неживые эквиваленты морали, истории, нравственности, заставляет человека использовать созданный ею мертвый язык.