— Принесите мне, пожалуйста, перо и бумагу,— сказала я.

И вот я ответила, едва владея собой от слабости:

«Тысячу раз благодарю добрую мою матушку за то, что она подала весточку о себе,— мне так было это нужно, я немного нездорова и поэтому лежу в постели; однако, надеюсь, все обойдется, и завтра я буду готова к назначенному часу. Обнимаю колени дорогой моей матушки».

Больше я ничего не могла бы написать, даже если б и хотела: через два часа я вся горела в лихорадке и в голове у меня мешалось. За одним приступом лихорадки последовал второй, за ним осложнение, и уже не надеялись спасти мою жизнь.

У меня была горячка, я никого не узнавала — ни мадемуазель Вартон, ни моего друга — монахиню, ни даже матушку, которую допустили ко мне; но ее я как будто отличала от других, потому что молча, с напряженным вниманием смотрела на нее.

В таком состоянии я оставалась четыре дня, не сознавала, где я, кто со мной говорит; мне пустили кровь, я этого не почувствовала. На пятый день жар спал, приступы лихорадки уменьшились, сознание вернулось ко мне, и первым признаком этого было то, что я узнала госпожу де Миран, сидевшую у моего изголовья, и воскликнула: «Ах, матушка!»

Она протянула руку, хотела погладить меня по голове, а я схватила эту ласковую руку, поднесла ее к губам и прильнула к ней долгим поцелуем.

Постель мою окружали несколько монахинь и мадемуазель де Вартон, она казалась очень грустной.

— Так я очень была больна? — спросила я слабым, едва слышным голосом.— Должно быть, много я вам доставила хлопот.

— Да, милая дочка,— ответила мне госпожа де Миран.— Каждая из тех, кого ты видишь около себя, доказала, что у нее доброе сердце. Но, слава богу, ты выжила!

Мадемуазель Вартон подошла, пожала мне руку, которую я выпростала из-под одеяла, и сказала что-то ласковое, я ответила ей лишь улыбкой и благодарным взглядом. Два дня спустя я уже была вне опасности; лихорадка совсем отпустила меня, и только крайняя слабость длилась еще долгое время. Госпоже де Миран дали разрешение приходить ко мне в комнату из-за крайне тяжелого моего состояния, но когда опасность миновала, матушка уже не позволяла себе нарушать правила. Однако я упустила одно обстоятельство.

На другой день после того, как я пришла в себя и узнала матушку, мне пришла мысль, что я еще раз могу заболеть, заболеть так же тяжело, и, может быть, во второй раз уже не выживу.

И тут я вспомнила о ренте, оставленной мне господином де Клималем. «Кому же она достанется, если я умру? — говорила я себе.— Для родственников покойного она, конечно, будет потеряна, а ведь во имя справедливости, а также из признательности я должна ее вернуть им».

Пока я занята была этими размышлениями, в комнате находилась только послушница. Мадемуазель Вартон, почти не отходившая от меня, еще не пришла, а может быть, еще и не вставала. Монахини были в церкви. Словом, я оказалась свободна.

— Сестра,— сказала я послушнице,— за последние Дни совсем уж и не чаяли спасти мою жизнь. Сейчас лихорадка у меня уменьшилась, но нельзя поручиться, что она не примется за меня с прежней силой. Сделайте мне одолжение, приподнимите меня немного и принесите все, что надо для письма. На всякий случай мне надо обязательно написать две строчки.

— Господи Иисусе! Да что это вам вздумалось, барышня? — ответила мне послушница.— Совсем вы меня напугали: вы как будто завещание собрались написать? Ведь вам стало гораздо лучше, надо возблагодарить бога за такую милость, а вы хотите прогневить его, думаете о таких вещах.

— Ах, сестра, не отказывайте мне, дорогая! — возразила я.— Мне всего две строчки написать. На одну минутку приподнимите.

— Боже ты мой! — воскликнула она, вставая.— Будут у меня на совести две эти ваши строчки, я прямо вся дрожу! Ну уж, хорошо. Как вам, удобно так? — добавила она, усаживая меня на постели.

— Да, спасибо,— ответила я.— Пододвиньте мне письменный прибор.

У меня там было все, что требовалось, и я поспешила кончить дело, пока кто-нибудь не пришел.

«Завещаю госпоже де Миран, которой я всем обязана, ту ренту, что оставил мне по своему милосердию ее брат, господин де Клималь. Завещаю ей также все свои вещи, дабы она распорядилась ими по своему усмотрению».

Затем я подписалась «Марианна» и, оставив записку у себя, спрятала ее под подушкой, решив передать ее госпоже де Миран, когда она навестит меня. Долго ждать не понадобилось — не прошло и четверти часа после составления моей маленькой духовной, как она пришла.

— Ну как, дочка, ты себя чувствуешь нынче утром? — спросила она, щупая мне пульс.— Еще лучше, чем вчера, как мне кажется. По-моему, ты выздоровела. Теперь тебе только надо набраться сил.

Тогда я взяла свою бумажку и всунула ее матушке в руку.