Я написала адрес, который продиктовала мне моя благодетельница, и отдала ей письмо; она обещала запечатать его и послать с монастырским слугой — с ним она договорится, когда будет уходить.

— Предупреждаю тебя, дочь моя, что я буду присутствовать при этом свидании,— сказала она, прощаясь со мной.— Я приеду через несколько минут после него, и ты успеешь сказать ему, что я встретилась с тобою в этом монастыре, что я поместила тебя сюда в пансион и, беседуя со мной, ты случайно узнала, что я его мать; я тебе рассказала, как он меня огорчает, ибо с тех пор, как он увидел некую юную особу, ту самую, которая повредила себе ногу на улице и была перенесена в мой дом (тут добавишь, что мне ее история известна), он отказывается вступить в брак, о котором все было решено. И тут появлюсь я, как будто пришла навестить тебя, а уж твоей задачей будет довести дело до конца. До свидания, Марианна,— до завтра.

— До свидания, дитя мое,— сказала мне и госпожа Дорсен.— Я ваш добрый друг, не забывайте этого. До скорого свидания. Дорогая госпожа Миран, я хочу, чтобы она на днях приехала вместе с вами ко мне, пообедать. Если вы не привезете ее с собой, предупреждаю, я сама за ней приеду.

— В первый раз она приедет со мною,— сказала госпожа де Миран,— а потом я предоставлю ее в полное ваше распоряжение.

На все эти любезности я ответила лишь улыбкой и глубоким реверансом; я осталась одна и была в довольно спокойном расположении духа.

Кто увидел бы меня тогда, подумал бы, что я грустна, но в душе у меня не было уныния, я только по виду казалась печальной, и, если разобраться хорошенько, меня переполняло умиление.

Однако ж я вздыхала, словно меня томило горе; быть может, я и считала себя несчастной из-за горестного стечения обстоятельств, ведь я полюбила человека, о котором больше не могла и думать,— вполне достаточная причина для скорби; но, с другой стороны, этот человек отвечает мне нежной любовью, а какая это великая радость! Да и самолюбие мое было польщено: оказалось, что я чего-то стою. Какая большая честь выпала на мою долю! Относительно же всего остального надо набраться терпения.

К тому же я сегодня великодушно приняла на себя такое серьезное обязательство, так ясно доказала, сколь благородно мое сердце, что обе мои посетительницы растрогались до слез и восхищались мною. Видите, как я гордилась своей прекрасной душой и как внутреннее мелкое тщеславие отвлекало меня от забот, которые могли бы терзать меня!

Но перейдем к описанию события, которое произошло на следующий день.

Записка моя, несомненно, была передана Вальвилю. Я назначила ему прийти в монастырь к одиннадцати часам, и он явился ровно в одиннадцать.

Когда Вальвиль пришел ко мне в первый раз, то, как он мне сказал впоследствии, ему казалось необходимым прибегнуть к переодеванию, и он сделал это по двум причинам: во-первых, после оскорбления, которое он мне нанес, я, пожалуй, отказалась бы говорить с ним, если бы он вызвал меня от своего имени; во-вторых, прежде чем разрешить мне свидание, настоятельница, быть может, пожелала бы узнать, зачем он пришел и кто он такой, все эти помехи отпадут, если он предстанет в облике слуги и скажет, что он прислан от госпожи де Миран,— из осторожности он так и сказал.

Но на этот раз он понял по простоте и ясности моего письма, что я освобождаю его от какого бы то ни было маскарада и в нем нет надобности.

Позднее он признался мне, что самая простота моего письма встревожила его; и действительно, она не была добрым знаком для него — назначенное свидание не походило на любовную интригу: оно было слишком невинно и не сулило ничего благоприятного для ухаживания.

Как бы то ни было, когда пробило одиннадцать часов, сама настоятельница пожаловала ко мне сообщить, что пришел Вальвиль.

— Ступайте, Марианна,— сказала мне она.— Вас спрашивает сын госпожи де Миран. Она мне сказала вчера, после того, как побывала у вас, что он придет навестить вас. Он вас ждет.

У меня забилось сердце, лишь только я услышала, что он уже пришел.

— Очень вам благодарна, сударыня,— ответила я.— Сейчас иду.

И я направилась в приемную, но шла медленно, желая немного успокоиться.

Мне предстояло выдержать страшную сцену, я боялась, что у меня не достанет на это мужества; я боялась самой себя, опасаясь, как бы мое сердце не оказало вероломную услугу моей благодетельнице.

Забыла вам сказать еще об одном обстоятельстве, которое делало мне честь.

Дело в том, что я нарочно осталась в небрежном одеянии — в том самом, в которое облачилась, когда встала с постели; чепчик на мне был тот самый, в котором я спала, чепчик чистенький, но все же помятый, такой чепчик не прибавит очарования своей хозяйке, если она миловидна, а некрасивую сделает еще некрасивее.

Чепчику соответствовало и платье — домашнее платье, которое я носила по утрам в своей комнате. Словом, у меня оставалась лишь та прелесть, какой я не могла себя лишить, та, какую придавали мне моя юность и мое лицо. «Благодаря им ты еще можешь не падать духом»,— втайне говорил мне голос самолюбия, но так тихонько, что я не обращала на него внимания, хотя это помогло мне отказаться от уборов, которые я не надела, принеся их в жертву госпоже де Миран.