Мое похищение терзало ее сердце скорбью и тревогой. Право, она была словно мать, потерявшая дочь,— так мне рассказывали монахини моего монастыря и сестра привратница.

Ей стало дурно, когда она узнала, что со мной случилось, пришлось приводить ее в чувство; она не переставая плакала.

— Должна признаться, что я люблю ее,— говорила она настоятельнице, которая и передала мне ее слова.— Я так привязалась к ней, сударыня, да ее и нельзя не полюбить. Какое это сердце, какая душа, какой удивительный ум! Вы знаете, что у нее ничего нет, но вы и представить себе не можете, до чего ж я считаю ее благородной, великодушной, бескорыстной. Бедная моя девочка! Я не только люблю, я очень уважаю ее. Она обнаружила такие черты характера, которые умиляют меня до глубины души. Она любит меня самое, мое чувство к ней дороже для нее, чем помощь, которую я ей оказываю. Разве это не восхитительно при ее положении? Мне думается, она скорее умрет, чем решится чем-нибудь огорчить меня. И она так щепетильна, что если бы я разлюбила ее, она не стала бы ничего брать от меня. Я говорю вам сущую правду. И вот я потеряла свою дочку. Как же мне теперь ее найти? Что сделали с ней эти негодяи, мои родственники? Куда они девали ее?

— Но, сударыня, зачем им понадобилось похищать ее? — отвечала ей настоятельница.— Почему им было сердиться на то, что вы из милосердия делаете ей добро? Что им за интерес препятствовать этому?

— Увы, сударыня! — сетовала госпожа де Миран.— Все дело в том, что мой сын не чванлив и не тщеславен: у него достаточно здравого смысла, чтобы отдать ей справедливость, и достаточно сердечности, чтобы почувствовать, чего она стоит; они боятся, как бы он не слишком горячо полюбил ее и как бы я тоже не слишком нежно ее полюбила и не позволила бы сыну жениться на этой девушке. Рассказывать, как и где он ее видел, сейчас некогда, но вот в чем источник преследований, коим они ее подвергли. Из-за несчастной случайности они все узнали, по вине одной моей родственницы, глупейшей женщины и ярой сплетницы, которая не смогла придержать свой болтливый язык. Кстати сказать, они не ошибаются, опасаясь моей нежной любви к Марианне. Я считаю эту девочку сокровищем и полагаю, что осчастливила бы любого разумного мужчину, если бы женила его на ней.

Видите, как госпожа де Миран любила меня! Об этом свидетельствует откровенность ее признаний: она говорила все, она уже ничего не скрывала; она, которая требовала от нас с Вальвилем осмотрительности, сдержанности и благоразумия, вдруг под наплывом нежности ко мне, переполнявшей ее чувствительную душу, позабыла, что ей самой нужно молчать, и первая выдала нашу тайну; все вырвалось у нее в минуту смятения сердца. О, чудесное смятение, за которое я перед матушкой в неоплатном долгу, как ни была велика моя любовь к ней! Воспоминание об этом мгновении до сих пор исторгает у меня слезы. Да, дорогая моя, я все еще оплакиваю ее. Ах, боже мой, сколь моя душа обязана ей!

Увы! Больше нет у меня дорогой моей матушки, светлой, чистой души, и наша нежная любовь теперь живет лишь в моем сердце.

Пойдемте дальше, я слишком пространно об этом говорила, даже забыла о пришедшем в отчаяние Вальвиле, коего госпоже де Миран еще предстояло утешать; мать запретила ему показываться, и, когда она расспрашивала привратницу, он сидел в карете; и вот, собрав все сведения, она с тоской в душе, совсем больная, помчалась к министру в уверенности, что именно к нему надо ехать, чтобы услышать вести обо мне и найти меня.

Из всех своих родственников она больше всех была близка с госпожой де... супругой министра, и та тоже была очень к ней расположена; и хотя стало ясно, что эта дама потворствовала семейному заговору, матушка не сомневалась, что она с трудом на это решилась и теперь примет ее сторону, если им удастся поговорить.

И она правильно думала о госпоже де... Та и в самом деле сразу же отказалась поддерживать замысел родственников и, как вы увидите, выразила желание, чтобы меня оставили в покое.

Итак, госпожа де Миран и Вальвиль вдруг появились в той комнате, где мы находились. Матушка сперва спросила не министра, а его супругу, и слуги, которых ни о чем не предупредили, не зная, что делается в этой комнате, пропустили туда матушку с Вальвилем, немедленно отворив перед ними дверь.

Лишь только оба они увидели меня (я, кажется, об этом уже говорила), они вскрикнули. «Как! Дочь моя, ты здесь?» — закричала госпожа де Миран. «Ах, матушка, это она!» — воскликнул Вальвиль.

Увидев госпожу де Миран, министр встретил ее любезной улыбкой, но, как мне кажется, не мог побороть в душе некоторого смущения (ведь он был добрый человек, и ему говорили, что моя покровительница очень любит «эту девчонку»). Что касается родственников, они поклонились ей с крайне строгим видом, бросив на нее холодный, осуждающий взгляд, и отвели от нее глаза.

Вальвиль смотрел на них в упор, но ему велено было молчать: только с этим условием матушка и взяла его с собой. Все остальные, по-видимому, были исполнены внимания и любопытства: положение обещало нечто занимательное.

Супруга министра первой нарушила молчание.

— Здравствуйте, сударыня,— сказала она матушке.— Признаться, мы не ждали вас, и очень боюсь, что вы будете досадовать на меня.

— Ну вот еще, сударыня, с чего бы ей досадовать? — тотчас вмешалась долговязая и худая родственница (я позабыла ее имя и помню только ее странную наружность).— С чего бы ей досадовать, скажите на милость? — добавила она злобным и желчным тоном, вполне соответствующим ее физиономии.— Разве госпожа де Миран может огорчаться, что ей оказывают услугу и избавляют ее от укоров всей родни?

— Вы вольны думать о моих поступках все, что вам угодно, сударыня,— равнодушным тоном ответила госпожа де Миран,— но уж я не стану сообразовываться с вашим суждением. Мы с вами слишком непохожи друг на друга по характеру и потому никогда не будем сходиться во мнениях; я не одобряю ваши чувства, а вы не одобряете моих, но я ничего не говорю вам об этом. Последуйте моему примеру.

Вальвиль весь побагровел, у него засверкали глаза, я видела по его частому дыханию, что он с трудом сдерживает гнев, что у него колотится сердце.