Из номера в номер предоставляет Ильфу и Петрову самые видные свои страницы «Крокодил». Заметим, что за несколько предыдущих лет в «Крокодиле» не появилось ни одного рассказа или фельетона Ильфа и Петрова.

С 1932 г. Ильф и Петров начинают печататься в «Правде». В 1933 г. впервые выходят сборники их рассказов и фельетонов и сразу — в нескольких изданиях. С 1932–1933 гг. постепенно отпадают их временные псевдонимы. Уже исчезли Дон Бузильо, Пселдонимов, Коперник. Все реже встречаются в печати Холодный философ и Ф. Толстоевский. Их вытесняют Илья Ильф и Евгений Петров, романисты, фельетонисты и кинодраматурги, все разнообразное творчество которых связано единством мировоззрения и единством художественных принципов.

Что же произошло? Почему периодическая печать словно впервые увидела Ильфа и Петрова, писателей, которых читатели полюбили уже давно? Выход нового романа? Тот факт, что их напечатала, «открыла» «Правда»? Зарубежный успех? Вероятно, это все имело какое-то значение, но решающими, по-видимому, все-таки оказались известные литературные, а точнее — политико-литературные события, происшедшие весной 1932 г. и связанные с Постановлением ЦК ВКП (б) о ликвидации РАППа.

Напомним, что Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), созданная в свое время для оказания поддержки пролетарским писателям, свое назначение выполнила и к началу 30-х годов изжила себя: из средства сплочения писателей вокруг задач социалистического строительства она превратилась в средство разобщения. Пролетарские писатели выросли и окрепли. В советскую литературу вошел ряд талантливых писателей-патриотов непролетарского происхождения, искренне желавших служить социалистическому государству. РАПП стал мешать дальнейшему развитию советской литературы. Это усугублялось тем, что часть руководства РАППа, пытаясь искусственно удержаться на своих позициях, насаждала групповщину, культивировала заушательскую критику.

Несколько лет спустя в статье «Реплика писателя» Е. Петров вспоминал о рапповской критике:

«Главная беда заключалась в том, что одновременно с усиленным раздуванием фальшивых репутаций искусственно принижались репутации больших мастеров литературы. На их литературные репутации ставилось клеймо, о каждом из таких художников составлялась коротенькая и злющая характеристика, которая от беспрерывного повторения приобретала большую, иногда даже сокрушающую силу…

Сейчас смешно вспоминать, но ведь это факт, что в течение многих лет имя Алексея Толстого не упоминалось иначе, как с добавлением: „буржуазно-феодальный писатель“, о Владимире Маяковском осмеливались писать: „люмпен-пролетарий от литературы, гиперболист“. Михаил Шолохов котировался на рапповской бирже в качестве „внутрирапповского попутчика, страдающего нездоровым психологизмом и недооценивающего рост производственных процессов в казачьем быту“… Такие, например, писатели, как В. Лебедев-Кумач, К. Паустовский, К. Тренев, не вошли даже в эту идиотическую схему. Их просто не считали за людей, о них никогда не писали, хотя уже тогда они пользовались прочными симпатиями читателей и зрителей».

Ильф и Петров тоже принадлежали к категории писателей, пользовавшихся симпатиями читателей, но рапповская критика не принимала их всерьез. Самые юмор и сатира, несмотря на расцвет этих жанров на стыке 20-х и 30-х годов, нередко брались под сомнение. «Если писатель, не дай бог, сочинил что-нибудь веселое, так сказать, в плане сатиры и юмора, — писали Ильф и Петров (фельетон „Отдайте ему курсив“), — то ему немедленно вдеваются в бледные уши две критические серьги — по линии сатиры: „Автор не поднялся до высоты подлинной сатиры, а работает вхолостую“, по линии юмора: „Беззубое зубоскальство“. Кроме того, автор обвиняется в ползучем эмпиризме. А это очень обидно, товарищи, — ползучий эмпиризм! Вроде стригущего лишая»[59].

У сатиры всегда есть противники. Но за годы существования советской сатиры они, пожалуй, никогда не выступали так открыто, как в этот период. В 1929 и 1930 гг. в Москве проводились диспуты под хлестким заголовком «Нужна ли нам сатира?». Всерьез дебатировалась статья Владимира Блюма (опубликована в № 1 «Литературной газеты» за 1929 г.), утверждавшего, что победивший пролетариат в сатире не нуждается. Мих. Кольцов с жаром разбивал эти взгляды, но не мог не признать, что они очень распространены[60]. Антиленинскую сущность подобных «теорий» обличал Маяковский. В «Золотом теленке» обрушивались на них Ильф и Петров («Дайте такому гражданину-аллилуйщику волю, и он даже на мужчин наденет паранджу, а сам с утра до вечера будет играть на трубе гимны и псалмы, считая, что именно таким образом надо помогать строительству социализма»).

Назревала необходимость самых серьезных перемен в литературном деле. Она чувствовалась, как близкая, готовая разразиться гроза. И Постановление ЦК партии от 23 апреля явилось таким освежающим, долгожданным грозовым разрядом.

Рухнули устаревшие перегородки РАППа. Перед литературой раскрылись широкие творческие перспективы. И одним из самых первых, самых горячих и действенных откликов на постановление была серия сатирических фельетонов Ильфа и Петрова.

Эти фельетоны, позже составившие цикл «Под сенью изящной словесности», печатались главным образом в «Литературной газете» на протяжении 1932 г. Но не только в «Литературной газете» и не только в 1932 г. Так, фельетон «Их бин с головы до ног» появился в «Крокодиле», а один из самых заостренно-гневных — «Любовь должна быть обоюдной» — в «Правде» в 1934 г. Все они объединялись единством темы. Все они явились ответом на апрельские события 1932 г., хотя первые из них стали появляться в печати не после, а в канун постановления. И все они были устремлены не столько назад, в отошедшие рапповские времена, сколько вперед — к завтрашнему дню советской литературы, к ее новому расцвету, началом которого должен был стать I Всесоюзный съезд советских писателей.

И. Ильф (второй слева), Е. Петров (третий справа), художники Кукрыниксы (М. Куприянов, Н. Соколов, П. Крылов) и А. Архангельский на I съезде писателей. Москва, 1934 г.

Собственно, о литературе и искусстве Ильф и Петров много писали и раньше, и не только в своих романах. К первому пятилетию их творчества относятся блестящие фельетоны «Полупетуховщина» и «Великий лагерь драматургов», рассказ о халтурщике Андрее Бездетном, зарабатывавшем себе на жизнь юбилейными тропарями («Бледное дитя века»). Это острые жизненные зарисовки, точные по колориту времени и места, исполненные живого дыхания и такого глубокого типизма, что ощущение меткой правдивости их не оставляет и современного нам читателя. Но такой гражданственности, такой беспощадной публицистической страстности, как в фельетонах Холодного философа, ранняя сатира Ильфа и Петрова не знала. Никогда еще не несла она такой напористой решимости авторов действовать, действовать, действовать, а не только смотреть и смеяться. Никогда еще писатели не верили так горячо и убежденно в свое право вмешиваться в жизнь, в практическую, активную силу своей сатиры.

Одним из главных стержней цикла стала ненависть к демагогии. Потом Ильф и Петров снова и снова возвращались к этой теме — в рассказах («Интриги»), в фельетонах («Равнодушие»). Обращался к ней позже Е. Петров в сценарии «Беспокойный человек», написанном им совместно с Г. Мунблитом. Но, вероятно, сатирики никогда не чувствовали ее так остро, как в период РАППа. Демагогия была главной болезнью того стиля, который пытались утвердить рапповцы в литературном руководстве. Не глубины идей, а соответствия каким-то выдуманным формулам требовали они от литературы, грозя критической дубинкой каждому, кто отступал от этих формул.