Шрифт:
Я стянул рукавицу, стараясь даже не поморщиться. Больно было, как в детстве! Пальцы оказались ободранными довольно сильно. Вся наша бригада молча и внимательно посмотрела на мою руку, а Вить-Вить взял ее так, будто не у человека с законченным средним образованием, а у своей Светки, повертел, сказал:
– Вымой хорошенько, а потом – йодом.
И все продолжали мыть руки, – значит, были согласны с Пастуховым. Вымыл и я, надежно залил йодом, не жалея этой жидкости: большой флакон ее стоял в аптечке.
– Загорел, – сказал Филя.
Все было в порядке, кровь не текла, только кисть левой руки стала фиолетово-желтой.
Поели мы быстро, как обычно. Все пошли в курилку, и я, конечно, со всеми. Дядя Федя торжественно вручил мне булочку производства Клавдии Георгиевны. Поблагодарил дядю Федю, мгновенно управился с ней, стоял, прижимаясь к косяку дверей: в обеденный перерыв в курилке тесно. Все разговаривали, чему-то смеялись. Вдруг Вить-Вить между прочим сказал мне:
– Иди позвони, – и продолжал свой разговор с Колобовым.
Только тут я понял, что меня беспокоит, выскочил из курилки, опустил две копейки в автомат, позвонил домой Татьяне. Номер телефона я помнил наизусть уже года два. Гудки были длинными, но трубку никто не снимал. Медленно и аккуратно набрал снова номер: вдруг в первый раз ошибся? Нет, Татьяны дома не было. И так это меня огорчило!… Набрал ниш номер. Маме придется вставать, тащиться к телефону в прихожую!
– Ты? – спросила Татьяна сразу же, будто все время стояла у телефона и никто, кроме меня, позвонить не мог.
– Ага!
– Я приготовила обед, мы с Валентиной Ивановной садимся за стол. А ты поел?
– Ага!
– Я встречу тебя после смены у завода?
– Ага!
– Ну, «ага», суп у нас остынет!
7
Татьяна стояла на той стороне улицы, напротив проходной завода. И как только я ее увидел, мне сразу стало легче. На Татьяне было нормальное платье, а не блузка-майка и брюки-эластик, и причесана Татьяна была обычно, а не как вчера. Она улыбалась мне, и я видел, что она не знает, перейти ей улицу или стоять и ждать меня. Никому из нас переходить улицу не надо, дядя Федя живет рядом, станция метро на этой стороне, Филино общежитие тоже. Я даже почувствовал, как побагровел. Все увидели Татьяну, и на меня глянули мельком. Вить-Вить тотчас пошел через улицу, и дядя Федя, и все, а за ними – и я.
– Ну, здравствуй, Таня! – сказал Вить-Вить, подходя к ней и протягивая руку.
И опять мне было приятно, что он назвал ее по имени и на «ты».
Татьяна глянула на меня, протянула Пастухову руку, поздоровалась. И все остальные поздоровались с ней за руку, только мы с Татьяной не поздоровались.
– Ну, как Валентина Ивановна? – у Татьяны, а не у меня спросил дядя Федя.
– Ничего, спасибо, – сказала Татьяна.
– Ела? – спросил Вить-Вить. Татьяна кивнула.
– Чего же мы стоим? – прогудел Белендряс. – Пошли себе потихоньку. – И двинулся вперед этакой громадиной.
Они четверо шли впереди, занимая чуть не весь тротуар, а мы с Филей – сзади. Татьяна успела только поглядеть на меня, я ничего не ответил ей глазами, и она почему-то не пригласила меня догнать ее, пойти рядом с ней.
– Погодка-то!… – сказал Вить-Вить.
– А я вот после школы никуда не поехала. Даже стала готовиться к экзаменам в институт, – сказала она.
– Теперь все учатся, – прогудел Белендряс, и не понять было, что он этим хотел сказать.
– А я вот думала-думала и решила погодить год-другой.
Все молчали. Прохожие шли нам навстречу, обгоняли нас. Шумно было на улице, как всегда, и все равно будто были только Татьяна, с другой стороны – наша бригада, и я сам – где-то с третьей стороны, что ли.
– Ученье – свет, – сказал дядя Федя.
– Я просто не знаю еще, в чем мое… – Татьяна чуть помедлила, – призвание.
– Поплавок на лацкане надо иметь, – сказал Филя, – чтобы увереннее держаться на поверхности жизни. – Тоже как-то неопределенно это у него получилось, то ли одобрял он это, то ли осуждал.
– Вузовский значок, конечно, не мешает, только я не надеюсь две жизни прожить, мне надо сразу институт по душе выбрать.
– Если родители в состоянии кормить… – начал дядя Федя.
– Почему, я и сама в силах зарабатывать на себя.
– У нас сегодня как раз была получка, – загудел Ермаков. – Расчет за месяц.