В одной из камер Джейк и сидел уже третий по счёту день. Хлеб и воду приносили всего два раза в сутки: по появлениям охранника он и считал дни. Свет сюда, в камеру, проникал лишь через крошечное зарешёченное окошечко. Сырые стены из потрескавшегося холодного бетона, бетонный пол с маленькими лужицами воды, капающей с потолка, – болотная сырость везде.

Джейк сидел на койке с незастеленным матрасом – роскошь для карцера – и следил за хождением охраны за дверью. Ни звука не проникало за это окошечко! Ничего из внешнего мира! Арестант предоставлен сам себе и своим мыслям!

О чём Джейк думал в первый день, как только попал сюда? Сразу он вряд ли вообще о чём-то думал! После ссоры с лейтенантом, находясь в состоянии нервного возбуждения, готовый ринуться в драку с кем угодно, Джейк метался по камере, требовал встречи с комендантом базы, кричал, ломился в дверь, отказывался есть – пытался хоть как-то обратить на себя внимание!

Без толку! Кому захочется слушать бред человека, подверженного мании величия? Какая Гвардия? Здесь, на этой планетке, никто даже представить себе не мог, просто спокойно спросить себя: а вдруг этот чудной человек и вправду – гвардеец? Ведь если есть Гвардия, значит, и гвардейцы должны быть! Но не всем же жить на Ниобе!

И ещё этот чёртов Барклиф!

Вспомнив о нём, Джейк застонал от отчаяния, откинулся назад, ударившись затылком о бетонную стену. Ведь он же всё делает во вред! Знает, что всё – правда, виделся же он с матерью (в этом Джейк был уверен на все сто процентов), да и человек он неглупый. Но почему тогда «подрезает» специально? «Подрезает» и даже не скрывает этого?! Говорит прямо в глаза! Это же нарушение закона! И он сам знает об этом!..

Если так, значит, он наверняка уверен, что мне не выйти отсюда, кроме как на войну, под пули сионийцев.

Глупо это как-то всё! Чтобы просто испортить кому-то жизнь из вредности.

Джейк, никогда в жизни не встречавшийся с подобными людьми, не мог сейчас поверить, что человек может желать зла другому только потому, что что-то ему в нём не понравилось.

Строптивость? Желание бунтовать, делать что-то назло?

Джейк никогда не замечал в себе такого, да и за время учёбы в Академии получал всегда только хорошие отзывы. Неужели только за пару вопросов, вполне обычных в этих условиях, можно нажить себе опасного врага, в лице командира особенно? Вот Барклиф, например! Да он же первым спросил тогда на построении! А же просто сказал правду, всё, как есть!..

Джейк уткнулся лицом в раскрытые ладони, шумно вздохнул.

Я не умею врать! Я никогда в жизни не врал! Если учесть, конечно, что сокрытие правды это не враньё… Даже тогда, в Академии, перед всем строем признался, что это я уходил в «самоволку» в город. Ведь всё равно бы узнали о побеге, только наказали бы всю роту.

Волна стыда от давно произошедшего случая неприятно охватила затылок, жаром коснулась щёк. Опозорился тогда перед всем строем, перед полковником… Ребята, конечно, поняли: кое-кто и из них сбегал, особенно по праздникам… Но полковник… Дарлинг был разочарован до глубины души в своём лучшем воспитаннике и не скрывал этого… Хотя, что теперь вспоминать?

Гвардия – это, конечно, здорово! С ней у Джейка были связаны лучшие воспоминания жизни… Но это всё, словно, осталось в ярком сказочном сне, а здесь же, в реальности, – сырой подвал на краю болота, третья бригада и… Барклиф! Этого человека Джейк никак не мог понять, хоть и очень старался. А тут ещё новость, что мама была в части… Наверное, когда сержант гонял нас на спортивной площадке. Тогда Барклиф разговаривал с какой-то женщиной. Боже, так близко!! А у тебя даже сердце не ёкнуло!..

Интересно, что наговорил ей Барклиф? Справится ли она с ним? Сможет ли разобраться?

Джейк видел перед глазами лицо матери: почти всегда серьёзное, но не угрюмое. Нет! Она всегда была очень ласковой, доброй и строгой одновременно при этом. Такой и помнил её Джейк. Она много работала, всегда, сколько он её помнил. Опыты, доклады, конференции, научные разработки, какие-то гипотезы… Она и сюда, на Гриффит, перебралась, чтобы работать прямо на месте, в нужной среде… Да, её многие знают, даже из Императорского окружения… Вот только сам Джейк за свои пятнадцать лет до поступления в Академию так и не узнал её и её характер. Она так и осталась ему немного чужой, какой-то незнакомой. Это, как диск! Прочитал надпись, посмотрел картинку на информационном вкладыше, но пока не вскроешь, можно лишь догадываться: а что внутри? Такая и мама! Что у неё внутри? Как она мыслит? Чем живёт? Как поведёт себя в той или иной ситуации? И почему она поступает именно так, а не иначе?

С отцом легче! Он какой-то открытый весь, понятный. Хотя, может быть, это потому, что они, мужчины, понимали друг друга лучше? Ведь и с детства Джейк был ближе к отцу, чем к матери. Вдвоем с ним они ездили к бабушке с дедушкой – к его родителям, часто вместе бывали на аэродинамических выставках, с ранних лет Джейк помогал отцу при ремонте аэролётов, его знали все ремонтники в ангарах, любили, баловали… От него, от отца, у Джейка и страсть ко всему, что летает, что движется. Ко всей механике! Об этом и сама мама не раз говорила… Но завидовала ли она их близости, ревновала ли? По её лицу, как ни старайся, всё равно не поймёшь. Не помогало даже умение мысленно общаться с ней, телепатическая связь, как её называют научно. Может быть, потом, повзрослев, взглянув на мать уже взрослыми глазами, он бы и понял в ней что-то, сумел бы разгадать загадку её больших серых глаз, но…