Ночью Майкл заставлял ее выходить из норки, раскрываться перед самой собой. Она рассказывала ему те секреты, что хранила даже от Софии, произнося их вслух в том коконе, что они создали для себя, своеобразной зимней спячке, которой так легко добиться холодными зимними ночами. Она сокрушила миф об отце, успешном политике. Она рассказала о его сомнительных знакомствах, завязанных в отчаянной попытке похоронить тот факт, что он выходец из Южного Бостона, с ирландскими корнями. Она рассказала о подоплеке его женитьбы на ее матери, единственной дочери благополучного семейства со средствами, вполне достаточными для начала политической карьеры, женщине, готовой отказаться от собственных амбиций ради блестящих перспектив мужа. Она не скрывала, что родители чувствовали себя обязанными произвести наследников. Впервые она открыла кому-то, что отец отстранил мать, как только родилась дочь. Мара оказалась идеальным ребенком, драгоценным трофеем в борьбе за успех, который он все время держал на свету, в то время как мать отошла в тень. Отец нуждался в успехах Мары на юридическом поприще, чтобы отмыть темное пятно в его собственной политической карьере. Мара поделилась тем, как научилась быть такой, какой нужно ее отцу, и этим умением теперь пользовалась в работе.

Нельзя сказать, что отец не любил Мару. Просто его любовь, какой бы она ни была, завоевывалась ощутимыми достижениями: оценками, престижным колледжем, отличным дипломом, высокими должностями, огромными зарплатами и выгодным браком (единственное, в чем она его разочаровала). Она рассказала Майклу, как искала убежища у бабушки, матери отца, если ей вдруг случалось ошибиться в цели. Отец избегал подобных отношений, но для Мары простой домик приходского священника, где жила, работала и воспитывала сына бабушка, был теплым уютным гнездом, в котором не имели значения никакие успехи и награды. Бабушка жила в мире, в котором простая полезная работа ценилась гораздо выше любого общественного признания или высокой должности. Взяв на себя роль экономки священника, бабушка была наперсницей, заступницей, помощницей, подругой и бабушкой для всего католического прихода, и большей чести для нее не существовало. Майкл, воспитанный в такой же католической среде, мог бы понять этот мир. После смерти бабушки, случившейся, когда Мара была старшеклассницей, в ее душе образовалась пустота, и Мара не представляла, чтобы кто-то еще смог ее заполнить.

Но как бы ни была откровенна Мара ночью, днем она соблюдала строжайшую секретность. Она не могла себе позволить откровенность на работе, особенно с Софией, поэтому на какое-то время ее участью стала двойная жизнь. Для друзей, сотрудников, для родных и Софии она оставалась такой же: привлекательной, трудолюбивой, амбициозной, делающей все для осуществления своей карьеры. Несмотря на все это, она, как всегда, оставалась совершенно одинокой. Никто даже не догадывался, что теперь она могла выносить их жалость, потому что в ее жизни появился Майкл.

Глубокой ночью она проснулась оттого, что Майкл ласково провел рукой по ее волосам. Лежа на боку в его объятиях, она попыталась повернуться на другой бок, но, потершись щекой о его грудь, снова погрузилась в сон.

Маре все чаще снилась «Куколка», причем не безмятежная улыбка изображенной женщины и не луч света. Ее сны наполняли волнующие сцены военного путешествия картины. Мара видела, как полотно переходит из черных ящиков в грязные вагоны, из худых рук в перчатки солдат в форме со свастикой. От этих снов она просыпалась. Сны не рассеивались, ей не хотелось оставаться с ними наедине в темноте.

— Ты спишь? — прошептала она как-то раз Майклу.

— Не совсем, — пробормотал он.

— Мне снилась «Куколка».

Он крепко обнял ее.

— Надеюсь, сон хороший.

— Не совсем. Больше похоже на кошмар. Я видела картину во время войны.

— Это всего лишь сон, Мара.

— Я знаю, но никак не могу от него отделаться.

Он зевнул.

— Расскажи мне о нем, если это поможет его прогнать.

Она описала путешествие «Куколки», каким видела его во сне. Она сравнила судьбу картины с вывозом разграбленных ценностей во время других войн, например с судьбой четырех коней, украшающих фасад венецианской церкви Сан-Марко. Созданные древними греками, эти кони перемещались по миру вместе с военными кампаниями из Константинополя в Венецию, затем во Францию и в обратный путь как трофеи Крестовых походов, наполеоновских войн и Второй мировой войны — кто бы ни выиграл битву, увозил их с собой как знамя победы. Нет, в самом деле, вслух спросила она, кому они принадлежали по праву?

Она почувствовала, что жилистые руки Майкла больше не обнимают ее.

— Ты говоришь так, будто у тебя появились сомнения насчет нашего дела.

— Нет, вовсе нет, — поспешила она успокоить его и себя. — Просто из-за исследований, которые я сейчас провожу, все это всколыхнулось. С «Куколкой» дело обстоит по-другому, она чиста. — Она притянула обратно его руки и крепко обвила ими свое тело.

— Ты серьезно? — Она уловила в голосе Майкла натянутость и почувствовала, как ослабло его объятие, услышала отголоски его сомнения в собственной голове.

— Серьезно, — упрямо повторила она и прильнула к нему всем телом, после чего забылась безмятежным сном.

— Мара. — Ее разбудил шепот. — Мара, милая, не хочу тебя будить, но мне пора идти. Не хочу, но приходится.

Она знала, что он должен уйти. Ему предстояла встреча с друзьями, с которыми она до сих пор не была знакома. Приятели собирались отправиться на холостяцкую вечеринку к своему другу, последнему холостяку из компании. Прямо с праздника Майкл должен был уехать по делам в Европу, где пробудет несколько недель. Мара притворилась спящей, чтобы оттянуть прощание хотя бы на несколько сладостных мгновений.

— Мара, милая, я не хочу уходить, не сказав «до свидания».

Она открыла глаза и со вкусом потянулась.

— Знаю. Я тоже не хочу, чтобы ты уходил не попрощавшись.

Она снова закрыла глаза, и тогда он поцеловал ее веки.

— Все хорошо, детка. Я буду звонить тебе каждый день.

Она вылезла из-под одеяла и, позаимствовав его футболку, завернулась в нее, чтобы прикрыть наготу. Вместе они дошли до дверей. Он наклонился, словно собирался ее поцеловать, но вместо этого уткнулся лбом ей в ключицу.