— В письме, которое прислал мне отец, ясно говорится, что он переправил несколько картин, включая «Куколку», в Ниццу. Там нет ни слова о том, что картины посланы Генриху Рохлицу для продажи. Вот откуда я знаю, что они были отправлены нашей родственнице, отцовской тетушке, в Ниццу для хранения. В сущности, он сам говорил мне на Рождество тридцать девятого года, что если ситуация с войной обострится, то он так и поступит. — Хильда помолчала для большего эффекта. — Вы, безусловно, видели письмо? Мы представили его среди остальных документов.

Действительно, Мара видела написанное от руки послание Эриха Баума, больше напоминающее каракули, где говорилось, что он отослал несколько картин, в том числе и «Куколку», в Ниццу. Она провела много часов, размышляя над этой запиской, представлявшей собой спорный документ. Но Мара надеялась, что вещественные доказательства свидетельствуют об обычной практике Эриха Баума отсылать свои картины на продажу, а не на хранение.

Каждый раз, когда Мара пыталась оспорить цель отправки «Куколки» в Ниццу, Хильда прерывала ее, пускаясь в воспоминания о себе или о своих родителях. Она снова и снова напоминала Маре, что «Куколка», один из религиозных элементов отцовской знаменитой коллекции, собранной в честь обращения его семьи в католицизм, была той самой картиной, за которую нацисты убили ее родителей.

Женщины продолжали пикироваться по поводу значимости «Куколки» для Эриха Баума, а потом вдруг Хильда повернулась к своему адвокату, словно только сейчас вспомнила кое-что.

— Берт, не могли бы вы передать мне конверт, который я отыскала вчера вечером?

Стукнув шишковатыми костяшками пальцев по столу, Хильда передала большой белый конверт Маре.

— Что это, мисс Баум? — поинтересовалась Мара.

— Полагаю, содержимое все объяснит. Почему бы вам не взглянуть? — На лице Хильды промелькнула едва заметная улыбка.

Мара вскрыла тщательно запечатанный конверт, из него посыпались желтые потертые фотографии. Она просмотрела снимки. На одном хрупкая женщина с высокой сложной прической величаво примостилась на ручке старинного кресла. Мара поднесла фотографию поближе, отметив робкую улыбку на густо накрашенных губах женщины и направление ее взгляда. Ее глаза приковывал круглолицый щеголеватый мужчина, сидевший рядом, с заразительной улыбкой и напомаженной шапкой черных волос. Между ними стояла маленькая девочка со светлыми кудряшками, выбившимися из-под банта, и держала их за руки. На других фотографиях, снятых на рождественских праздниках, днях рождения и Пасхах, эти трое всегда образовывали маленькую цепочку. Непосредственность и простодушие молодой семьи поразили Мару, ей даже показалось, будто она участвует в их рукопожатии. Именно этот человеческий фактор она и надеялась не допустить при слушании дела.

Складывая в конверт фотографии и пытаясь сформулировать вопросы, которые могли бы рассеять эмоциональное воздействие снимков, Мара увидела, что все стены, столы и каминные полки вокруг молодого семейства Баум заполнены произведениями искусства — картинами, скульптурами, серебром, гобеленами. Присмотревшись внимательнее к некоторым снимкам, она разглядела «Куколку». Все произведения искусства начали менять свой облик, превращаясь в орудия разрушения: серебряный потир стал оружейным прикладом; изумительная скульптура превратилась в клинок; богато расшитый гобелен стал казаться петлей; бесценная картина изображала газовую камеру; улыбки на лицах Баумов превратились в гримасы отчаяния, а маленькая девочка между ними плакала.

Мара посмотрела на сияющую Хильду Баум — фотографии произвели нужный эффект.

— Это фотографии вашей семьи? — несколько нерешительно объявила Мара.

— Да. Вместе с «Куколкой», разумеется.

Мара почувствовала, как будто из всех ее ран сочится кровь. Ей нужно было как можно скорее переключить всеобщее внимание с представленных фотографий, вызывающих сочувствие. В противном случае она рисковала проиграть не только дело, но и себя семейству Баумов.

Ей понадобились все силы, чтобы предпринять новую попытку перевести допрос на другие рельсы. Мара собиралась пригвоздить Хильду прецедентом «Декларк», вытащить на свет ее бездеятельность, помешавшую поискам, а затем окончательно добить отказным документом, подписанным для немецкой реституционной комиссии.

— Мисс Баум, какие усилия вы предпринимали по поиску «Куколки» с конца тысяча девятьсот сорок пятого и в тысяча девятьсот сорок шестом, первом послевоенном году?

Хильда пригубила чай и решительно ответила:

— Первый послевоенный год. Дайте подумать, мисс Койн. По-моему, я почти все время пыталась отыскать своих родителей. Признаюсь, поиском «Куколки» я не занималась до тех пор, пока не узнала, что нацисты их убили.

И снова Мара попыталась увести разговор в сторону от личной трагедии Баумов.

— Мисс Баум, я бы попросила вас отвечать только на мои вопросы о «Куколке».

— Не могли бы вы повторить вопрос?

— В период с конца тысяча девятьсот сорок пятого года и в течение тысяча девятьсот сорок шестого года вы разыскивали «Куколку»?

— Нет, мисс Койн, как я уже говорила, я занималась только поисками родителей. Помимо этого, я почти ничего не помню о последнем годе войны. Я словно очнулась в первый день мира. Сразу отправилась в Красный Крест, где были списки людей, сумевших выжить в концентрационных лагерях. Имен моих родителей в тех списках не оказалось. Я обыскала всю Италию, где жила во время войны, и те европейские страны, куда мне разрешили въезд, пытаясь найти их…