Едет, а куда едет и сама не знает. Радогоров жеребец дико выкатает черный дурной глаз, гневно трясет головой и всхрапывает, раздувая чуткие ноздри. А лес снова притих. Даже грластые сварливые сороки помалкивают.

Радогор появился неожиданно, чему она уже не удивлялась. Выкинулся из травы и, как ни в чем не бывало, перехватил повод.

– Уцелело Враново жилье. – Будничным голосом объявил он. – Даже истукан его стоит, как поставил. Правда, мечом иссечен и стрелами истыкан.

– И не побоялись? – Испуганно ахнула она. – Грех же! И бога не испугались? А бога разве можно гневить?

Радогор усмехнулся. Но усмешка получилась кривой. И не доброй. Даже самой Владе стало холодно от этой улыбки.

– У них свои боги. Что им чужих бояться? А зря! – Улыбка стало злой, мстительной. – Могли бы побояться, коли ум есть.

– Где его, я про ум говорю, на всех наберешься? – Сказала Влада, поеживаясь от его слов.

Жилище волхва открылось ей неожиданно. Не было. Не было и словно с дерева сорвалось. Упало на землю и утонуло в густой траве, показывая только гладкую маковку истукана да его почерневший, иссеченный мечами и истыканный стрелами, грозный лик. Поднялась на стременах, оглядывая пристанище волхва. Трава перед жильем меж корней древнего дерева утоптана. Кто – то для себя облюбовал, догадалась она. Или наездами навещал.

– Уже нет! – Пробился в сознание голос Радогора.

Услышала и не удивилась. Оглянулась по сторонам и взгляд сразу наткнулся на дорожку примятой травы, в конце которой темнели порыжевшие стоптанные сапоги.

– Убегал… - Скупо пояснил Радогор. – Не успел убрать. А их лошади дальше, на поляне пасутся.

Снял ее с Буланки и проворчал.

– В жилье не зайти, загадили. В хлеву чище.

Влада не слушала его. Жадно разглядывала тесную полянку и таинственное жилье, в котором вырос Радогор.

– Другое было. Под крышей. Это позднее устроили. – Сказал Радогор, поняв ее взгляд. – Весь огород затоптали, хуже свиней.

Нырнул в тесный лаз и крикнул из темноты.

– Подожди там, Лада. Я скоро.

Но не появлялся долго. Влада уже сама собралась спуститься к нему, когда из лаза появилась его голова.

– Принимай…

В руках он держал, как березовые поленья, свитки и тонкие, струганные и потемневшие от времени, дощечки. Исчез и появлился с глинянными, величиной не больше ладони, плитками.

– Дедко Вран все свое богатство в захоронке тайной держал. – По прежнему хмуро проговорил он. – Память людская здесь хранится. Все за этими резами и чертами, а по иному сказать, рунами… Заклятия страшные, заговоры, наговоры. Как лечить и как увечить исправней. Из многих земель их вез старый волхв. Не одного народа память в них хранится.

Постоял, задумчиво глядя на внушительную горку. И посветлел лицом, до чего то додумавшись.

– Я родник почищу, Влада, а ты спрячь все это в мешок. Знаю, где укрыть и кому беречь.

И пропал за деревьями.

Влада раздумывала не долго. Вытряхнула из мешка остатки их запасов пищи и принялась чисто по – женски перекладывать в него все, что вынес из жилаща Радогор. Сначала на самое дно легли дощечки, нанизанные на сыромятные ремешки. Укладывала их бережно, боясь уронить или стукнуть невзначай. Не утерпела и прильнула к одной взглядом, и даже, провела осторожно рукой по испещренной не понятными загогулинами, поверхности. На миг показалось, что доощечка наполнилась теплом, а черточки зажглись призрачным светом. Испугалась и прикрыла их последней дощечкой. И сразу же выложила сверху глинянные плитки, прежде осмотрев каждую. Гладкие, с ровно обрезанными краями, и обожженные до каменной твердости. Вся поверхность плитки была изрезана еще более не понятными значками. Потом так же бережно и внимательно перебрала свитки. Были они из тонкой, хорошо выделанной кожи или из распаренной и выглаженной, а теперь ссохшейся и ломкой, бересты. И из совсем неведомого материала. Серовато – белые листы шелестели в ее руках и сами скатывались в трубки. И шелест их показался похожим на тихий загадочный шепот. Замерла, вслушиваясь, но так и не сумела разобрать не единого словечка. И только чувствовала, как плывет в неизведанные дали ее сознание, проносится над лесом, над полем со стадами скота и конскими табунами и уносится в поднебесье. А доски со стуком раскрываются сами и уж не светятся, полыхают резы огнем. И мозг, тело наполняются такой легкостью, от которой делается так весело, что хочется смеяться.

И засмеялась бы, если бы не появилась мерзкая харя с пронзительными глазами и ощеренной клыкастой пастью. Заступила ей дорогу, жилистая шерстистая лапа потянулась к ней. Длинные, хищно изогнутые когти чиркнули по подкольчужнику с такой силой, что сорвалась и повалилась вниз. Дико закричала, с ужасом видя, как летит неумолимо навстречу, ощетинившись вершинами деревьев, земля. Провалилась между ними и покатилась, колотясь телом о тугие сучья, и хлесткие, безжалостные ветки. Закрыла глаза руками, чтобы не видеть смерти. Но удара не случилось. Провалилась в бездонный колодец и потерялась в вязкой, как болотная тягучая хлябь, тьме. Закричала от ужаса, но голос утонул, увяз во тьме. Забилась, задергалась, пытаясь нащупать ногами опору. Но уже не она во тьму проваливалась, а тьма обрушивалась и давила, мяла и ломала ее, как грязный платок. А из тьмы глядели на нее холодные, желтые и немигающие глаза на жуткой зверинной харе. И уж не приглушенный неясный шепот, злорадный смех , дикий хохот наполняют ее душу смертельным холодом.

И лапы…

Вот он, сон, который когда то по глупости заспала!

И закричала, захлебываясь в болотной жиже.

– Нет!

Уже не лапы, нежные, заботливые руки тянутся к ней из черноты. И встревоженный голос Радогора пробился сквозь зверинный рев. Открыла глаза и упала на его руки.

– Радо! Это так страшно! – Всхлипнула и вдавилась лицом в его грудь.

– Что, что здесь случилось?

Он чуть не силой оторвал ее от себя и сжал голову в ладонях, стараясь заглянуть в глаза.