Пастух снова поднял брови и, в подкрепление категоричности отказа, слегка выставил подбородок. Майк в отчаянии упал на свой мешок:

– Я плохо спал ночь.

– Я видел.

– Видел?

– Твой дух. Он покидает тебя, когда ты спишь. Я уже видел это раньше.

Майк взглянул на него:

– Когда? Как? О чем это ты?

– Вчера, когда ты спал. Твой дух встает и ходит. Иногда он даже берет тебя с собой. Прошлой ночью ты танцевал.

Ноги у Майка болели.

– Это все я знаю.

– Нет. Я имею в виду – танцевал во сне. Ночью ты встал и снова танцевал.

Майка охватил страх. Он вспомнил рассказы Ким о его ночных хождениях. Он всегда подозревал, что она Утаивала от него, как часто это случалось.

– Ходил во сне? Я ходил во сне?

– Я сказал: ты танцевал. Мне пришлось остановить тебя и уложить в спальный мешок.

– Это был танец кефи?Тот танец, которому я научился прошлой ночью?

– Нет, это был ужасный танец. Я такого никогда не видал. Танец кошмара.

– Почему ты мне говоришь это?

– Майк, поэтому ты и здесь. Вот почему ты ничего не должен есть. Дух-червь завладел тобой, и мы должны изгнать его. Постом и танцем мы его изгоним. Постом мы заставим его голодать, а от танца у него закружится голова.

Майк почесал темя и посмотрел на солнце, оторвавшееся от горного хребта. Как бы ни было плохо духу-червю, ему сейчас было не лучше. Да, и его мучил голод, и у него все слегка плыло перед глазами от изнурительного танца вчерашней ночью. Манусос показывал ему, как танцевать танец кефи,и учитель из него оказался что твой ефрейтор. Он заставлял Майка не отставать, копировать все его движения в точности. Майк старался как мог, но у него не слишком получалось, и пастух возмущался, ругался и заставлял повторять почти незаметные особенности его движений. Майка поражало, что Манусос все видит, даже находясь к нему спиной, но, когда попробовал спорить с ним, Манусос сказал, что следит за тенью Майка, – так его ошибки видны даже лучше, чем если бы он смотрел на него самого.

Танец кефи,рассказал он Майку, можно танцевать на всех празднествах и в тавернах; он подходит для всех случаев, когда показывают традиционные греческие танцы. Он знал слово, близкое по значению английскому «веселье» или «радостное настроение», но в применении к танцу оно несло в себе более глубокий смысл. Так, танец должен выражать веселье души, но, уверил Манусос, веселье через страдание.

– Чтобы достичь кефив танце, ты должен показать свое страдание и как ты преодолеваешь его, – кричал Манусос, отбивая такт задубевшими ладонями.

Майк разучивал движения танца, идя вокруг костра, пока бедра не начало жечь от напряжения. Руки болели оттого, что приходилось все время держать их разведенными в стороны. Манусос был крайне придирчив и требовал, чтобы Майк сохранял правильную позу во всех деталях, даже пальцы складывал соответствующим образом. Важно, а для кефив особенности, настаивал он, чтобы Майк сгибал большие пальцы и крепко прижимал их к ладони. Майк понимал, что необходимо как-то преобразовывать свое страдание – что бы под этим ни подразумевалось – в веселость – что бы это ни означало, – дабы выразить то, что Манусос называл его мужественностью, сколь бы мнимой она ни была. Он не понимал, как может добиться этого, просто рабски повторяя движения, которые у Манусоса шли из глубин самого его существа.

Когда он посетовал на это, Манусос сказал, словно это само собой разумелось:

– Да, повторяй не как робот. Из этих движений ты должен создать собственные. Чтобы выразить кефи,ты должен творить.

– Ты имеешь в виду, что можно импровизировать?

– Но сперва нужно научиться этим движениям.

Манусос учил его, идя впереди и показывая фигуры танца, или играя на лире, или просто становясь на одно колено и отбивая такт ладонями. Он то и дело останавливал его, ругая самыми последними словами за то, что, как казалось Майку, ему удалось лучше всего, и заставляя повторять это снова.

– Друбас! Малака! Путаю!Почему ты не смотришь, как я это делаю! Что ты вихляешься, как проститутка? Или ноги тебе мешают? Не так! Вот как надо! Давай еще раз!

Манусос добивался, чтобы он выполнял все с максимальной точностью. Это очень важно, говорил он, потому что танец кефиоткрывает путь ко всем другим танцам.

– А что произошло с танцем Зорбы? – возражал Майк. – Может, станцуем взамен танец грека Зорбы? – На что Манусос отвечал свирепым взглядом.

– Теперь я хочу увидеть, на что ты способен сам, можешь ли подойти к танцу творчески, – сказал Манусос, когда его наконец относительно удовлетворило то, как Майк освоил основные па. – Покажи мне танцем свое страдание.

– Да, я страдаю. Еще как страдаю.

– Хорошо. Вот и покажи, как ты страдаешь.

Майк изображал «веселье» целых три часа и вконец вымотался.

– Слушай, – сердито сказал он, – с меня хватит. Я иду спать.

Манусос не обратил внимания на его бунт, прижал к ребрам лиру и заиграл страстную и необычную мелодию, которая застигла Майка врасплох. Под такую музыку кружатся дервиши. Как ни измучен был Майк, ноги сами запросились танцевать. Сами рвались взбивать пыль вопреки его злости.