— Лекко, — Лидер впервые назвал Верховного Мага по имени. — Нам нужно это заклинание, и нужно сейчас! Пусть огнемаги начинают, мы постараемся продержаться до этого времени. Джерго (Гранд-Генерал кивнул, будто уже знал, что ему скажут. А может, и впрямь знал, дураком солдафон никогда не был), всех, кто есть — на стены. Мы должны продержаться! Да помогут нам всесветлые боги, должны!

…Он стоял у окна и смотрел. Смотрел, как зажглись огни на второй стене, как отхлынули осмелевшие от нечаянной удачи и безнаказанности герры, как атаковали вновь, ломая обветшалые стены боевой магией, как прорвали оборону немногочисленных защитников города, как отступили те, кому повезло выжить, к стенам Верхнего Города — последней надежды его народа. Здесь врага остановили, Верхний Город был прекрасно защищен и готов к обороне. Если б еще людей побольше, да где же их взять, почти все сдерживают герров в сорока милях от столицы, не подозревая даже, что великий город доживает последние свои часы.

…И когда солнце уже позолотило край неба, когда вспыхнули торжествующе синим и золотым огни Небесного Собора, так мирно и привычно, будто не стоял у врат Верхнего Города торжествующий уже победу враг, когда отразил первый луч солнца золотой купол Перводворца, он дождался.

Вершина Башни Мудрости озарилась сиянием, разогнавшим остатки ночной тьмы, волна чистого, ликующего в своей первозданной мощи, пламени прокатилась над оцепеневшим городом.

Это было последнее, что он увидел. А последнее, что он подумал, было: «Что ж, ничья — это тоже совсем неплохо…»

Середина лета — прекрасная пора для охоты. Трава густая, зверье плодится, словно ему заняться больше нечем. Хищники сытые и ленивые, человека игнорируют высокомерно, мол, связываться с этими — себя не уважать. Оголодавшие эльфы к человеческому жилью не тянутся, не поют тоскливыми зимними ночами под дверью заунывные песни дивными голосами. Нечисть в болотах еще спит, и проснется только осенью, а весенний гон котгоблинов уже миновал, самое время жить и радоваться.

Прекрасная пора — лето! Только вот, на лице старосты Гойты особого веселья не видно. Грустное у него лицо, озабоченное даже пожалуй, и вместе с тем — отнюдь не похмельное. Это меня немного насторожило, тем более, двери моего дома эта достойная личность открывала нечасто. Да еще и без стука.

— Чем обязан? — спрашиваю вежливо, но без робости. Вежливо — потому что все-таки староста, такого обидишь — прикажет вкалывать на благо деревни вдвое больше, чем положено, есть у него и право, и власть. А без робости — потому что я могу в любой момент положить и на право, и налево, и на самого старосту, просто покинув деревню. А что? Барахлом я так и не разжился, предпочитая нехитрые заработки обращать в звонкую монету. Или хотя бы в медную, если жизнь совсем уж хвост показывала. Родителей нет, жены нет, детьми тоже обзавестись не озаботился — ничего меня здесь не держит, кроме, разве что, привычки да знания здешних лесов. Что немало — у нас и местный-то житель заплутает легко, что же говорить о странниках нездешних?

— Беда стряслась, — говорит Гойта, сдвигая медвежьи брови. Он вообще похож на медведя, огромный, звероватого вида, а волосатость на неприкрытой одеждой коже внушает почтение. И еще рычит, когда злится.

— Беда — это серьезно, — соглашаюсь я и мимоходом смотрю поверх его головы — нет ли где дыма? Вроде, не видно, и запаха гари не чувствуется, а уж нюх у меня звериный, сколько раз спасал от Безликой, давно и счет потерял. Стало быть, не пожар, тогда что?

— Мытари приехали, — объясняет староста, сжимая огромные кулаки. По роже видно, что, будь его воля, мытарей тут же и закопали бы, за околицей. Однако на это Гойта не пойдет, королевские солдаты деревню с землей сравняют, правых-виноватых поискать нисколько не озаботившись.

Прав староста, это — самая, что ни на есть, беда. Мытари в наши края не часто забредают, последний раз лет десять назад заходили. Однако уж если нагрянут, выжмут из деревни все до последнего медяка, за десять-то лет преизрядно набегает, даже если случится чудо и мытарь окажется честным. Однако на моей памяти такого не случалось еще. Дед Сурко, правда, сказывал, что… но он — трепло известное, и веры к его словам нет.

— Много требуют? — спрашиваю, только чтоб не молчать. Известно, немало, иначе не пришел бы ко мне староста. А я чем ему, интересно, помочь могу? Отдать все, что в кармане звенит? Да много ли там наберется, я ж охотник, а не золотобой, зверей стреляю, не самородки ищу.

— Много, — Гойто растеряно вздыхает. — Всей деревней не поднять. Подать, говорят, подняли три года назад. Эх, раньше бы знать…

Знал бы — и что? С земли своей уйти? Хоть и родит она уже, как старуха древняя, а все ж своя, родная. Да и что жалеть теперь, мытари — вот они, пришли уже, и уходить без денег ни под каким видом не собираются.

— С солдатами? — уточняю я. Потому что если вдруг без солдат — не видели мы мытарей. Сгинули по дороге, до нас не добравшись. А что? Места у нас дикие, коровы и те порой пропадают, что уж о мытарях говорить.

— Где ты мытарей без солдат видел? — невесело ухмыляется Гойто. И то верно — народ мытарей не любит, кабы не солдаты, они, думаю, и до нашей деревни не добрались бы. — Конечно, солдаты с ними. И господин маг с учеником.

Ой-ой! Я с трудом отгоняю соблазнительную картинку вонзающейся в горло мытаря стрелы. Маг — это еще похуже солдат. Даже с учеником.

— Что же ты от меня хочешь? — спрашиваю напрямую. Ясно, что не денег, стал бы он тогда на пороге мяться, а стрелять в мытаря, коли он с солдатами да еще и с магом — глупость несусветная.