— Я убивала, — сказала Ильгет на исповеди. И замолчала. Говорить об этом не хотелось.

— Во время акции? — уточнил отец Маркус.

— Да.

Ей было тошно. Операция проведена успешно. Она выжила. Только вот радости от этого нет никакой. И снится черный кровавый разрез на шее клерка, вывороченное мясо...

— Это не грех, Ильгет.

Она вздрогнула.

— Но...

— Я знаю, это страшно, — спокойно сказал отец Маркус, — но это не грех. В оригинале Библии используются два слова в значении «убивать». Одно из них стоит в заповеди. Это убийство, совершенное по личному решению, из личных мотивов. Это грех. Второе используется для обозначения убийства на войне и казни преступников. Это не является грехом.

— Я... — Ильгет заплакала, — я своими руками убивала. Я не могу... И еще при взрыве сколько погибло. Я не могу так! — вырвалось у нее.

Отец Маркус положил ладонь ей на руку.

— Успокойся, Ильгет. Успокойся. Давай помолимся. Призовем Святого Духа.

Они замолчали. Ильгет не молилась. Но перестала плакать.

Все будет хорошо, сказал кто-то, и были эти слова безрадостными. Никакого объяснения в них не было, ни оправдания. Просто так — все будет хорошо.

— Господь даст тебе мужество, Ильгет.

Ильгет не очень жалела, что пропала поэма, написанная на Ярне. Она и никогда не жалела о своих творениях. Всегда ведь можно написать что-то новое. И поэму она почти полностью восстановила по памяти. И вообще писала очень много. Такого состояния у нее никогда еще не было на Ярне, да и до акции, пожалуй, хоть она и писала что-то, но было все же не так. Слишком тяжело. Слишком много тренировок. Сейчас она почти все время одна, да и делать-то особенно нечего. Отчет об акции Ильгет написала еще в первую неделю. Дозорная Служба собирала все возможные сведения о сагонах, сюда относились и все сны, и галлюцинации, и душевные переживания бойцов, побывавших на зараженной планете. Разумеется те, что могли быть хоть частично отнесены к сагонскому влиянию.

Ильгет бродила по Набережной, по Бетрисанде. Снег выпадал временами, в основном же было мокро и холодно, с моря дул пронизывающий зимний ветер. Однако Коринта нравилась Ильгет и такой. Как, впрочем, и многим, на Набережной всегда было людно. Любая непогода и холод в Коринте все же куда лучше замороженного вечного холода Пространства. Заходила Ильгет и в «Синюю ворону», пропустить стаканчик вина или поесть мороженого. Одна — а почему бы и нет? Здесь и этому никто не удивляется.

Потом Ильгет возвращалась домой. Тренировалась в спортзале, читала, смотрела, слушала что-нибудь — если не хотелось писать, а хотелось теперь почти всегда. После двух-трех часов работы мысль как-то иссякала, Ильгет уставала и принималась за потребление плодов чужого творчества.

И наступило Рождество.

Служба продолжалась около двух часов. Храм был не освещен, лишь многочисленные живые огоньки свечей трепетали в сумраке, озарен был алтарь, и сверху, неземным сиянием светилось Распятие, центральное в храме Святого Квиринуса. Впереди, справа от алтаря, устроены были Рождественские Ясли, и перед живой картиной рядами стояли и сидели дети, принаряженные, в белых платьицах и костюмчиках. Ильгет почти никого и ничего не замечала. Спокойная и тихая радость охватила ее, она видела полутемные Ясли с Младенцем, и видела Распятие в высоте, слушала музыку и стройное, красивое пение общины — квиринцы умеют петь. Слова священника почти не долетали до нее. Вместе со всеми она вставала на колени и склоняла голову, и ей казалось, что Христос здесь, рядом, что живая и теплая рука вот-вот коснется ее головы. Она убеждала себя настойчиво в том, что это фантазия... но именно сегодня так хотелось просто отдаться этой фантазии. Даже не думать, не анализировать, просто — отдаться этому сказочному свету. И когда кусочек чудесного Хлеба лег на язык Ильгет, она вдруг неожиданно для себя тихо заплакала...

И мне — Господи? И мне тоже? Но ведь Ты знаешь, сколько я натворила, в каком зле я живу... И за что же мне — такое счастье?

Молящиеся встали, запели последнюю рождественскую песню. Ильгет пела вместе с другими — квиринцы как-то умудрялись разнести песню на три голоса, два женских и мужской, хотя ни разу не репетировали. И только сейчас Ильгет начала замечать окружающих... Нарядных, притихших детей — кажется, им нисколько не трудно тихонько себя вести целых 2 часа. И взрослых... почти исключительно эстаргов. Приход Святого Квиринуса и располагался около Второго космопорта, и состоял почти полностью из работников Космоса.

Сегодня все они были приодеты, как принято в церкви. В черное и белое, в полудлинные легкие платья и строгие изящные костюмы с высокими, как у бикров, стоячими воротниками. У всех женщин альвы на голове, кружевные белые накидки, двумя углами загнутые у висков и ниспадающие на плечи. Обычно как минимум несколько человек на службе присутствовали в бикрах. Да нет, вот и сегодня... Недалеко от Ильгет стояли двое ско, в мощных броневых бикрах... разве что оружия нет, оно складывалось у входа в храм. Наверное, бедолаги, сегодня уходят в патруль. Но может быть, и вернулись только что, и сразу попали на Рождественскую литургию.

Дэцин — стоит сухонький, прямой, смотрит так строго светлыми блестящими глазами. Как-то он воспринимает все это?

Арнис... Белла, а подальше — Нила с мужем и малышом на руках.

Мира и ее семья, трое детей.

Иост и Гэсс. Данг и Лири. Почти весь отряд ДС — и наверное, не единственный — сегодня в церкви.

Впереди — семья спасателей, Рени и Симон, с младшеньким, остальные сидят у Яслей. Рядом — Эрри, сейсмологическая служба, с семьей... Ильгет почти всех в общине уже знала, если не по именам и профессиям, то хотя бы в лицо.