— Сталкерские замашки, — процедил Палыч и поднялся. Опершись кулаками на стол, подался вперёд и сказал: — Вот что, Шульга. Мне твой гонор и наглость, которые ты из Зоны за собой приволок, надоели. Вот они у меня где! — Начальник стукнул себя ребром ладони по кадыку, но слишком сильно — сморщился от боли, скривился так, будто откусил от лимона. — Здесь не Зона, Шульга, здесь нормальный мир. В котором живут нормальные люди, а не всякие мутанты!

Уже понимая, что сейчас будет, внутренне приготовившись к этому, Тимур мотнул головой.

— Нет, это там нормальный мир. — Он ткнул пальцем себе за спину. — И нормальные люди. А здесь одни только мутанты и остались.

— Проповеди свои будешь на ЧАЭС этим… псевдоплотям читать! Короче, Шульга, ты уволен. Ночуешь в лагере последний раз, а утром чтоб духу твоего тут не было! Всё, вон из кабинета!

— А деньги? — спросил Тимур.

— Какие ещё деньги?! — Голос Палыча почти сорвался на визг.

— За две последних недели. Я восемнадцать занятий провел, Магарыча заменял… Короче, бабки мои гони.

— Бабки?! — заорал начальник, окончательно выйдя из себя. — Ты… сталкер! Из-за тебя этот жирный на меня вызверился… Костюхе нажалуется, и тот может… Пошёл вон отсюда! Вон, понял?!

— «Б..» забыл добавить. — Тимур повернулся к двери.

— Что?! — раздалось сзади.

— Надо было сказать: «Понял, б..?». Палыч, тогда бы ты совсем на Борова стал похож — такая же скотина, только в очках.

Раздался шорох, потом стук, хруст… Кажется, начальник запустил следом ноутбуком и попал в дверной косяк, но Тимур не стал возвращаться, чтобы позлорадствовать, а сразу направился в свой домик.

Солнце уползло за поросший ельником холм, воздух посвежел. Чувствуя неприятную, какую-то холодную пустоту в душе, он быстро собрался, побросав немногочисленные пожитки в рюкзак и спортивную сумку, достал из тумбочки початую бутылку водки, стакан и разорванный пакет сухариков, налил граммов двести и выпил единым духом. Съев сухарик, взял сигарету из пачки со стола. Закурил, клацнув зажигалкой, сделанной из большой винтовочной гильзы. Это Стас её смастерил и подарил на днюху — брат любил всякие поделки, они у него хорошо получались.

Глубоко затягиваясь и выпуская дым кольцами, Тимур подошёл к мутноватому зеркалу. В нем отразился молодой парень среднего роста, с покатыми крепкими плечами, обветренным лицом и выцветшими белесыми бровями. В пятнистых кедах, старых джинсах и застиранной футболке с едва различимым рисунком.

Молодой — да не совсем. В лице было что-то такое… Он сам не мог понять, что именно. То ли слишком жесткий рот, то ли глаза смотрят чересчур пристально. Ему не нравился этот взгляд.

Да и не только взгляд — он не нравился себе весь, целиком. Тимур был недоволен этим миром, собой и своим местом в нем.

А ещё тем, что совершил почти год назад. Тем поступком, который отрезал его от прошлого, из сталкера, бродяги Зоны, сделал обычным человеком. Ну, почти обычным. Простой гражданин Украины в его возрасте либо просиживает задницу на лекциях в институте, либо бьёт баклуши в бурсе, либо ишачит где-нибудь подсобным рабочим, официантом или кем-то ещё… Но не служит инструктором по выживанию в лагере для «экстремальных туристов».

Не отворачиваясь от зеркала, Тимур попятился, взял с тумбочки бутылку и сделал несколько глотков из горлышка. Поднёс сигарету к губам, снова подступил к мутному стеклу, затянулся и выпустил клуб дыма, почти закрыв лицо, на которое ему было неприятно смотреть.

Интересно, Стас ещё жив?

От этой мысли Тимур вздрогнул. И покосился на фотографию, пришпиленную кнопкой к деревянной раме.

Старая, блеклая. Там двое: парень постарше — в камуфляжном комбезе, солдатских ботинках и короткой кожаной куртке, в руках АК с раздвижным прикладом; младший — пацан лет тринадцати в брезентовых штанах, линялых кроссовках и свитере, рукава закатаны до острых тощих локтей, держит обрез-дробовик — выставил его вперёд, будто целится в фотографа, и улыбается во весь рот, окруженный, словно золотыми пылинками, россыпью веснушек. Слева не хватает верхнего зуба, глаза искрятся — это видно даже на старой фотографии, с которой время стерло большинство красок. Старший тоже улыбается, и хотя эти двое не очень-то похожи друг на друга, улыбки делают их почти одинаковыми, будто на фотке запечатлен один и тот же человек, снявшийся с разницей в несколько лет.

Тимур поймал себя на мысли, что за весь этот год ни разу не улыбнулся. Неужели правда? Он попытался припомнить… Да нет, точно. Хотя и раньше, в Зоне, он не был склонен к веселью.

Сигарета обожгла пальцы, он бросил её, растёр окурок по полу, понял, что до сих пор держит в руке бутылку, сделал большой глоток и попытался улыбнуться, пристально глядя в зеркало. Не вышло. Губы изогнулись должным образом, но такую гримасу никто не назвал бы улыбкой. Это жесткие складки, пролегшие от крыльев носа к углам рта, не дают ему улыбнуться, давят на губы сверху.