— Шарад.

— …Ты же обладаешь еще какими-то остатками магии. Почему ты не можешь воспользоваться ими, чтобы найти свой драгоценный кувшин?

— Потому что это усилие убьет меня, о прозорливый отрок, — вздохнул джин.

— А может, нам тогда надо обратиться к каким-нибудь предсказателям там… Или гадальщикам…

— Предсказателям!.. Гадальщикам!.. Шарлатаны!!! — презрительно фыркнул Шарад. — Да я с закрытыми глазами гадаю и предсказываю лучше самого прославленного из них.

— Вот и погадай! — взорвался Серый и если бы не опасение вытрясти невзначай дух из старика, ухватил бы его за грудки, у него давно уже чесались руки это сделать. — Раз не можешь придумать ничего получше — погадай.

— Погадать?.. Погадать?.. Погадать МНЕ?! Отрок Сергий, ты самый гениальный юноша, когда-либо встречавшийся на моем пути!

Фарух обессиленно опустился на песок на самом берегу моря и обнял руками колени, потом голову, потом снова колени.

Абсурдность ситуации от этого не менялась.

Краденый ящичек все еще лежал неподалеку, слегка омываемый прибоем, там, где он его выронил, когда пытался удержаться на ногах и не удержался, увидев, где очутился.

Остров оказался маленьким и необитаемым до безобразия. В середине его возвышалась невысокая гора, поросшая редким корявым лесом, с голой куполообразной вершиной. Склоны ее были усеяны костями крупного рогатого, и не очень, скота, что оптимизма тоже не добавляло.

Что он тут делает?

Как он тут оказался?

И самый важный вопрос — во сколько ближайший рейс до Шатт-аль-Шейха?

Ни на один из этих вопросов Фарух, с самозабвением предававшийся греху уныния, ответа дать не мог.

Впрочем, чего еще можно было ожидать от его судьбы-злодейки, угрюмо размышлял он.

Сейчас он начинал понимать, что все его злоключения начались с того самого далекого дня в детстве, когда верблюд из какого-то каравана чуть не наступил на него. Веселый караванщик с крашеной хной бородой поднял его на руки и, чтобы он не ревел, прокатил на своем верблюде два раза мимо дома. И тогда маленький Фарух понял, кем хочет быть, когда вырастет.

Сын портного, он не захотел учиться ремеслу отца и всячески увиливал от уроков и работы в мастерской, пока это было возможно. Скучная тесная лавка, пыльные ткани, тупые иголки и заказчики — все это было не для него.

Фарух мечтал быть купцом, и никем иным.

Отец же мечтал вправить сыну мозги, чем и занимался часто и подолгу, с применением холодного оружия в виде ремня.

Потом однажды ночью отец пропал, попавшись, по слухам, в недобрый час добрейшему калифу; портновскую лавку вместе со скудными припасами мать продала за долги, есть в доме стало нечего, и откладывать исполнение заветного желания не было больше никакой возможности.

И Фарух пошел на поклон к соседу Касиму — приятелю по мальчишеским играм, у которого всегда необъяснимым образом водились деньжата. Он занял тридцать золотых, закупил товар, взял в аренду лавку на базаре и стал торговать.

В первую же ночь его лавку обокрали.

На следующий день Касим потребовал возврата долга.

Естественно, ни денег, ни товара у Фаруха не было, и тогда Касим, припугнув ножом, заставил его отрабатывать должок — идти с ним воровать.

Он мог выбрать дом какого-нибудь судьи или менялы.

Он выбрал дом колдунов.

Касиму повезло — он умер сразу.

Сколько Фарух теперь проведет на этом проклятом острове перед тем, как его сожрет анонимный любитель коров и лошадей с вершины горы, оставалось только догадываться.

Если, конечно, сначала он сам не умрет от голода.

При мысли о голодной смерти голова Фаруха сама по себе повернулась в сторону медленно смываемого прибоем обитого сафьяном ящичка.

Может, там есть еда?

Ну не мясо, конечно, но хотя бы халва или рахат-лукум…

Или головка сахара…

Или — предел мечтаний — сухари?..

Замок не открывался.

«На базаре я бы мог выручить за него, наверное, полдинара», — со вздохом доломал красивый ящичек неудавшийся купец и заглянул внутрь.

«И это все?!» — Разочарование Фаруха не знало предела.

Пожалуйста — лишний раз преследовавший его рок состроил ему обидную рожу. Если бы такой же ящик открыл сейчас кто-нибудь из его друзей, наверняка там оказались бы если и не сласти, то хотя бы какие-нибудь украшения или деньги, и он умер бы голодным, но богатым.