– - Аминь...

– - Аминь, воистину да сбудется, Господи, -- за Симеоном и Матвеевым повторил глубоко взволнованный Алексей.
– - Верится мне, отче, что тако все и поисполнится. Верую, сам не ведаю почему, как в души моей спасение от крови пречистой Христовой... Камень великий спал с души; исповедуюсь тебе, отче. Молил Господа о сыне подобном, как ты прорицаешь... И ждать не смел, что подаст Творец по прошению моему, раба недостойного, многогрешного... Ныне верую... И не посетуй, отче... Еще един вопрос вопрошу тебя. О сыне моем, о великом царе видел столь многое... О моем житье -- неужели ничего не было показано? Или нерадостное видел што и говорить не дерзаешь? Говори все. Знаю, ждать ежечасно горя -- удел царей, как и всей живой твари...

– - Не покривлю душою, государь... Не видел. Звезду следил новую. Твоей -- не имел часу проследити.

– - Может, хоть то поведаешь: лет жития моего -- много ли еще осталось? Поспею ли сам такова наследника чудесного выпестовать, на ноги поставить... Говори, молю тя, Симеоне... Не опасайся... Лучче мне знать то, чем не знать и помереть наглой, незапной смертию негаданной.

– - И того по звездам не означилось...
– - снова почему-то опуская глаза и принимая обычный, смиренно-ласковый вид, ответил Симеон.

Но, заметя, как омрачилось лицо царя, поспешно добавил:

– - Можно б нам инако про то вызнать, шо тоби потребно, великий государь.

– - Ну, как же? Сделай, скажи, научи... Охота великая мне знать: много ли еще проживу на белом свету? И быть тому не можно, чтобы ты не сведал того, если судьбу царей и царств открыл Господь взору твоему, отче.

Столько глубокой веры прозвучало в словах Алексея, что Матвеев невольно с особенным вниманием поглядел на белоруса-монаха. А сам Полоцкий почувствовал и радость и опасение при мысли: сколько можно сделать, располагая таким доверием царя? Но, в то же время, как осторожно надо поступать, чтобы не потерять этой веры, не уронить себя, не вызвать гнева и мести за осквернение такого чистого, благоговейного чувства.

– - Шо сам знаю, то и тебе открою, государь, -- медленно, словно взвешивая каждое слово, заговорил Полоцкий.
– - Не на едных звездах начертаны судьбы твари Божией... И на себе носит каждый знаки различные. Наипаче -- на руцех, на дланях своих. Вот сии черты, как на долонь поглянешь, на шуйцу на свою, -- предрекают немало...

И монах повернул свою левую руку кверху ладонью. Нежная, выхоленная, как у женщины, ладонь была по краям резко очерчена розовой полосой: кровь просвечивала сквозь тонкую кожу. Вся ладонь была изборождена ясно проведенными, ровными, хотя и неглубокими, но очень явственными линиями.

– - Знаю, слыхал, не раз слыхивал: есть наука такая тайная: по руке честь. И опаска брала: не грех ли тем займоваться, думалось?

– - В чем грих? Заклятья, колдування, волхвованья -- то грех. А в тайны Божии умом проникать -- немае гриха, государь, а ниякого. Вот, гляди: ровно бы литера мыслете идет чрезо всю долонь. И у мене... и у тебе, господине, и у него... Три черты явно видимых. Однаковы оне, но и разноту имеет у кожного из нас кожная та черта. Моя -- узкая и внятная. У Артамона у боярина -- погрубите и не такая ровная. Твоя черта, государь, -- пошире наших, ровненько бежит, только не такая явственная. Вестимо: руки твои державные не утруждены, как наши, рабов твоих. Вот, и поглаже она... Верхня линья -- то сердечный шлях. Шо до души касаемо -- по ней читать можно. Второй шлях вдолжь первого идет, середний самый -- для розума. Чем тверже розум и больше воли над человеком мает, тем длиныне той шлях середний. А нижний шлях, шо средний перехрещивает и до верхнего дойшов, -- то про жизни долготу пророчит. Шо длиннейш он, то и життя больше человеку суждено от Бога...

– - Што длиннее?.. А, глянь, у меня не больно долга дорожка эта, нижняя... Гляди...

Симеон, давно вглядевшийся в руку царя, быстро возразил.

– - Не скажи так, государь. Глянь, кругом твоя дорожка по низу большой палец обегла... Сие место -- алтарь богини Венус зовомое есть. И, правда, ровно поломана под алтарем тим дорожка життя твоего, государь, но знову идет по руке, ось куды зайшла... далеко. Будет тебе помеха в житье твоем. Может, припадок какой, а може, и хвороба есть затаенная, давняя. И от нее -- урон будет твоей царской милости... Не скоро... годам к пяти на десять, як не болий. А избудешь ту напасть, и-и сколь долго, может, годов девяносто и сто прожиты мусишь, государь.

Омрачившееся было лицо Алексея снова посветлело.

– - Куды столько... Надоест... А што ты сказал... о хвори тайной, многолетней... Правда твоя... Знаю: точит меня какая-то язва. И лекари мои то же толкуют. Да помочь не сила их. Вон, Федя оттого слабый, бают... А Ваня -- и вовсе головкой плох... Все от хвори от моей...

– - Бог даст, все минет... Пустое толкуют лекари... Вон, дочки ж у тебя... Особливо Софья-царевна. Золото, не девчиночка... Не сумуй, государь. Все от Бога...

– - Верное слово твое... Ну, не станем об этом... Далей... Что еще скажешь?

– - Да, все вже й сказав, царю мий милостивый. От, ще шлях Сатурноса. Се доля наша... И по ней тоже видно: перебудешь яку-то годину тяжку... Ровно бы от недругов нападение -- и тогда на многи лета во славе и покое пребудешь...

– - Недруги... Какие же недруги?.. Не можно узнать? Иноземные али свои?.. Погляди, пораздумайся, отче...

– - Да... шо сказати...
– - медленно, словно не решаясь ответить, заговорил монах: -- Так воно показует, шо не чужие... Давние, близкие, сказаты треба, люди -- на вражду повернут. Станут новых твоих близких от тебя отгоняти... И на тебя взметутся, и на кровь твою... Поверишь им -- и сам сгибнешь, и все семя твое. На поверишь предателям -- тоже бида будет, да избыть ту биду можна буде... Так тут видно, если только не замело мне очи чим...