Царевич Федор, которому уже пошел двенадцатый год, бережно, любовно принял от купели малютку -- брата, своего крестника. Кумой была родная тетка обоих, царевна Ирина Михайловна.

Кончился обряд.

Как стоголовый, многочленистый дракон, сверкая золотистыми, разноцветными извивами, потянулся обратно во дворец весь "крестильный чин" царевича.

Духовенство из трапезной, где тесно и душно было до невозможности, перешло под своды храма во имя Алексия-святителя, где все-таки попросторнее.

Но перед началом литургии явился сюда царь со своими верховыми боярами, со многими служилыми и ратными людьми. И снова потемнело пламя свечей в тяжелых паникадилах и свещниках от недостатка воздуха...

Голова кружится у Алексея. Холодный пот проступает на висках. Сердце так тяжко ударяет в грудь под парчовыми ризами... Но царь и не думает о себе... Горячо, со слезами молит он постоянного защитника земли, строителя царства Московского, усопшего святителя, своего ангела: послал бы он долгой жизни, удачи и здоровья... Здоровья -- прежде всего -- этому крепкому, славному малышу, у которого уже так бойко поглядывают темные, выпуклые глазки навыкате, такие большие, напоминающие так сильно глаза царицы Натальи, матери его...

О том же молится и царица Наталья, не отрывая почти чела от холодных плит своей домовой церкви во имя Рождества Христова, что на сенях царицына терема...

И словно эхом, ответным откликом на жаркие мольбы в тот же день прозвучало перед отцом и матерью новое прорицание Полоцкого, составленное на этот раз совместно с другим звездочетом -- Епифанием, Греком по прозвищу.

Устав душой и телом, Алексей не назначил приема на остаток дня, решив провести его сравнительно спокойно, в домашнем кругу.

Вся семья уже собралась в Столовой палате на половине царицы, где было уютнее, когда доложили о приходе Симеона.

Алексей сам встал навстречу благовестнику своему и усадил между собой и царицей.

Епифаний остался было скромно у дверей, но ему тоже было указано место, ради того, что он явился с Полоцким.

– - Али нову каку радость поведать явился?
– - спросил сейчас же царь, почему-то уверенный, что неспроста это появление монаха на царской семейной трапезе, да еще в такой день.

– - От тебя ль укроешь шо, державный царю... Одно: челом тебе бью за дары твои щедрые, каких и недостоин. В другое: молю сей прогностик принять. Мам новый гороскопиум для царевича Петра, для новородзенного... Може, по столе, по трапезе послухать изволишь? Радость познаешь, мыслю, немалую. Вельку удачу буде имать той цезаревич твуй, мой господине, великий государь!

– - И-и, чево там мешкать, неча ждать еды. Вести твои -- слаще манны для души моей... Да и царице, вишь, не терпится. Так ли, свет, государыня моя, Наташенька, друг сердечный?..

– - Ты ли не знаешь, государь... Чай, про сына -- всякому охота, скорей, ничем про свою долю... Для сына, чай, чево бы...

И не договорила. Слов не хватает у счастливой матери. Вот так бы сейчас оставила всех, кинулась туда, где в богатой колыске сладко спит после утренней суеты ее ненаглядный первенец, царевич Петрушенька, ясное солнышко, цветочек аленький...

Но и послушать охота, что скажет этот мудрец, Полоцкий, которому верит теперь Наталья, как Богу.

А Симеон, откашлявшись, развернул уже хартию, вроде той, какую около десяти месяцев тому назад уже подал царю, и начал внятно, громко читать:

– - Пресветлому государю, царю и великому князю Московскому, повелителю Великия, Малыя и Белыя Руси Алексию Михайловичу о рождшемся ныне царевиче, великом княжиче Петре Алексеевиче, -- прогностик, иначе рекомый -- гороскопиум.

Прочел, остановился и сквзал, как бы поясняя дальнейшее:

– - За Епифаном мы вкупе цилу ночь по звездах глядели... И такое устроения звезды прияли, як тут начертано. Подивися, государь.

Показав чертеж, Полоцкий снова торжественно, ударяя на концах строк, стал читать:

– - Вчерась ли преславный Царь-град от Турков пленися.

Днесь -- начало избавленья ему преславно явися.

О, Константине-граде, зело веселися!

И святая София-церковь торжественно радуйся!1

Се бо преславный ныне нам родися царевич,

Великий князь Московский и всея Руссии,

Петр Алексиевич -- начало спасения.

Ты, царствующий град Москва -- просветися,

Ибо радость велия сыну царскому вселися!