— Как ты сюда добрался? — спросила я после долгой паузы.

— На материной машине.

— По такому-то снегу?

— Честно говоря, — Бадди ухмыльнулся, — я по дороге застрял. Холм оказался для меня чересчур серьезным препятствием. Я здесь где-нибудь смогу разжиться лопатой?

— Можно взять лопату у садовников.

— Хорошо.

Бадди собрался отправиться к ним.

— Погоди, я пойду помогу тебе.

И тут Бадди посмотрел на меня, и я увидела у него в глазах нечто незнакомое: ту же смесь любопытства и настороженности, которую мне уже довелось прочесть во взоре дамы из «Христианского знания», и моего преподавателя английского и литературы, и унитарианского священника. Все мои посетители смотрели на меня именно так.

— Да брось ты, Бадди, — рассмеялась я. — Я совершенно нормальная.

— Я знаю, Эстер, поверь мне, я знаю это, — зачастил Бадди.

— Это тебе надо бы поберечься от физической нагрузки, а вовсе не мне.

Бадди и впрямь предоставил мне возиться с машиной самой. Главным образом.

Машина застряла на обледеневшем склоне холма по дороге в клинику, одно из колес съехало с колеи и забуксовало в снегу.

Солнце, пробившись из-за серых, как грязные саваны, туч заливало по-летнему ослепительным светом девственные склоны. Делая время от времени перерывы в работе, чтобы стряхнуть усталость, я ощущала ту же тревожащую, но приятную новизну, как при взгляде на подводные кустарники и травы. Как будто привычный порядок земного чуть сдвинулся — и началась какая-то новая фаза.

Я была благодарна судьбе за этот инцидент с застрявшей машиной. Он помешал Бадди задавать мне те вопросы, которые, как я понимала, он намеревался задать и которые он в конце концов задал низким, взволнованным голосом, когда мы сидели в «Бельсайзе» за послеполуденным чаем. Диди поглядывала на нас поверх своей чашки, как ревнивая кошка. После смерти Джоан ее на какое-то время перевели в «Уимарк», но теперь она вновь была с нами.

— А вот интересно… — Бадди поставил чашку на блюдце с довольно решительным стуком.

— Что тебе интересно?

— Мне интересно… То есть, я хочу сказать, мне кажется, что ты можешь мне кое-что рассказать.

Взгляд Бадди встретился с моим, и я впервые отметила для себя, как переменился за это время мой былой ухажер. На смену прежней самоуверенной улыбке, вспыхивавшей у него на лице столь же легко и столь же часто, как магниевая лампа у профессионального фотографа, пришло тяжелое, пожалуй, далее занудное выражение.

У Бадди стало лицо человека, которому часто отказывают в том, чего он просит.

— Я расскажу тебе, Бадди, все, что смогу.

— Как ты думаешь, может быть, во мне есть нечто, сводящее женщин с ума?

Это было выше моих сил — я, разумеется, расхохоталась. Сочетание серьезности, которою дышало лицо Бадди, и расхожего смысла выражения «сводить с ума», который он явно недоучел, было просто убийственным.

— То есть, я хочу сказать, — совсем смешался Бадди, — я встречался с Джоан… а потом с тобой… и вот сначала ты… а потом она.

Кончиком пальца я бросила крошечный кусочек кекса в чай.

— Разумеется, ты ни в чем не виновата! — Так сказала мне доктор Нолан. Я пришла к ней поговорить о том, что случилось с Джоан, — и это был единственный случай, когда я видела доктора Нолан такой рассерженной. — Никто не виноват в этом! Только она сама!

И доктор Нолан поведала мне, что даже у самых лучших психиатров порой кончают с собой их пациенты и что они, хотя на них, казалось бы, и падает вся ответственность, придерживаются на этот счет совершенно противоположного мнения.

— Ты не отвечаешь ни за одну из нас, Бадди.

— Ты убеждена в этом?

— Абсолютно убеждена.

— Что ж, — выдохнул Бадди. — Я рад это слышать.

И он выпил свой чай залпом, как снадобье, предписанное врачом.

— Я слышала, ты нас покидаешь.

Я подстроила свой шаг к походке Валерии. Мы гуляли небольшой группой под надзором медсестры.

— Только если мне разрешат доктора. У меня завтра собеседование.

Слежавшийся снег скрипел под ногами, и отовсюду слышался мелодичный звон капели: полуденное солнце подтапливало сосульки и ледяную корку, которым предстояло опять застыть ближе к ночи.

Тени массивных черных елей были отчетливы на слепящем свету, а мы с Валерией гуляли под деревьями по хорошо знакомому нам лабиринту садовых тропок. Доктора, медсестры и пациенты, с которыми мы сталкивались на поворотах, передвигались, казалось, на колесиках и были видны нам только от пояса и выше. Все остальное скрывали сугробы.