– Куда дальше, мсье Буги?
– прошептал Петр.

Нос Владимира Андреевича нацелился на призывника.

– В парикмахерскую, а послезавтра - в армию.
– Психиатр вынул из уха палец и указал в сторону комнаты с военкоматскими чинами.
– Во-он через ту дверь, пожалуйста.

Исполатев почувствовал, что начинает краснеть.

– Владимир Андреевич, сукин вы кот, - густым зловещим шепотом сказал он, - уверяю вас, чтобы пройти все анализы, которые скоро вам придется проходить, моих двухсот пузырьков не хватит!

К столу психиатра обернулись плечистый хирург и близорукий невропатолог.

– Товарищ призывник, - удивился Владимир Андреевич, - меня зовут Александр Михайлович. В чем дело?

– В деньгах!
– гремел Исполатев.
– В билетах рублевого достоинства!

– В каких деньгах?
– Естественное удивление на лице психиатра сменилось выражением естественного профессионального любопытства.

– В каких деньгах?! Я сейчас буду смеяться вместе с вами, но это те самые деньги, которые вчера ночью на кладбище, при масоне Некрасове, под стихи о цепном Нечаеве...

Пока не подъехала "скорая" с двумя санитарами, Исполатев лежал на медицинской дерматиновой кушетке. Сверху, для надежности, татарским ханом восседал хирург. Прямо с медкомиссии Исполатева отвезли на Пряжку.

(продолжение)

Запрятал сердце осьминог в лучистом теле

да так, что сам забыл, где сердцу место.

П. К.

Петр томился мутноглазой весенней маетой. Он подробно изучил медную раскрашенную тарелку "Национально-патриотический фронт "Память" поздравляет фараона с исходом евреев из Египта", отметил нерадивую запыленность фарфорового ангела-подсвечника, бесцельно забрел в пустую коммунальную кухню, посмотрел в окно на переходящую в бульвар Офицерскую, где оживленно разговаривали руками торговцы пивом, пнул ногой фиолетовую луковицу, выскочившую из овощного ящика, и снова вернулся в комнату. Внутри Исполатева, как в весеннем растении, происходила таинственная работа.

Машинально сняв с полки брошюру "Пауки, насекомые" с насупленной головой кузнечика на лакированной обложке, Петр узнал, что у некоторых толкунчиков рода эмпис самец в качестве "свадебного подарка" преподносит самке такую же крупную, как он сам, муху. В результате присевшая на ветку копулирующая пара толкунчиков располагается как бы в три этажа: сверху размещается самец, который держит самку, та, в свою очередь, держит ногами муху - пока самка питается, происходит спаривание.

Тут Исполатев почувствовал, что внутренняя работа в нем завершилась, и он готов написать обзорную статью о текущей литературе, заказанную ему для журнала "Речь" Сяковым.

Шарик в стержне присох, и Петр исчеркал четверть листа, прежде чем вывел: "Слова Шкловского, что-де современная литература сера, как чижик, сказанные им в двадцатые, точно шляпа шулера, вмещают то, что в них не вкладывали - день нынешний..."

В коридоре затрещал телефон.

– Буэнос диас, - послышался в трубке вкрадчивый голос Паприки.
– Не забыл?

– Как можно, - соврал Исполатев.

– Грасиас, - нежно пропела филолог-испанист.
– Жду к шести. Маму зовут Агния Ивановна. Запомнил? Агния Ивановна...

Огорченная весьма заметным влечением Исполатева к Ане-Жле, Паприка собрала волю в кулачок и выжала из сыра каплю влаги. На недавних пестринках у Жвачина и Скорнякина, в которых Аня отчего-то участия не принимала, Паприка была столь обворожительно нежна с Петром, выдавала ему взглядами такие авансы и сумела так распалить его преступно-наивными касаниями, что оба раза, каким-то само собой разумеющимся образом, они оказывались в одной постели.

Соблазнителем Исполатев себя решительно не чувствовал. Ему нравилась милая Паприка, он уважал ее предназначение - играть с котом у камина, любить мужа и бродить с детьми по афанасьевским сказкам, - однако Петр оценивал себя верно и не хотел обманываться.

Календарь в часах показывал восьмое марта.

Размышляя о подарке, Исполатев выкосил на лице щетину. С белой рубашкой в руках он подошел к зеркалу и вгляделся в свое отражение. "Я вроде бы молод и как будто здоров, я влюблен и, кажется, сам могу быть любим, во мне сокрыт чудесный дар бесцельного существования, но я не настолько жесток, чтобы обманывать тебя, Паприка!"

Такси, выплеснув на тротуар лужу, остановилось перед Исполатевым.

– На Кирочную, - через сидящего на переднем сиденье пассажира сообщил таксист.

Исполатев решил, что у "Чернышевской" он хотя бы купит цветы.

На Кирочной мелькнула зеленая вывеска зоомагазина.

– Стоп, - сказал Исполатев.

Машина словно присела и упруго качнулась на месте. В подвальчике щебетали птицы, с сыпучим шорохом возились в опилках ангорские хомяки, беззвучно, мерцая лупоглазыми мордами, порхали в аквариумах, похожие черт знает на что, рыбы. Исполатев остановился у прилавка, где помещались птичьи клетки. Два неразлучника сидели на жердочке и, зашторив глаза кожаными веками, искали друг у друга клювами в изумрудном оперении. Рядом, как детский сад на прогулке, галдели волнистые попугайчики. Между прутьями пустой соседней клетки был закреплен лист бумаги с объявлением: "Продажа цыплят производится по четвергам. Детям до шестнадцати лет цыплята не отпускаются". Во втором этаже, над объявлением, дрябло свинговали два кремовых кенара. Самая большая клетка была битком набита зелено-серыми чижами. Простая русская птичка - не дура выпить водки на Фонтанке приглянулась Исполатеву вздорным видом.