— Давайте договариваться о сдельщине. Только не ошибиться, запросить за нее столько, чтобы заработать за это время по крайней мере вдвое больше, чем нормальная зарплата. Директор согласится, для него самое главное — сделать быстро.

Я не любила сверхурочную работу, мне интереснее было проводить вечера дома, чем зарабатывать лишние деньги, но в этом году Сережа уезжает на три месяца для обследования пастбищ военно-конных заводов, а Наташу, как всегда, мы отправим на лето к бабушке, так что я согласилась.

Нянька Давыдовна очень любит всякого рода собрания и митинги. И, по договору, я обязана отпускать ее каждый раз. Ее собрания бывали по вечерам и о них ей сообщал дворник, который принадлежал к одному с ней профсоюзу.

Сегодня она пришла с собрания возбужденной и немедленно стала рассказывать мне, о чем они там говорили. Я не особенно поощряла рассказов о собраниях, мне и свои собрания порядочно надоели, но следующие ее слова заставили меня прислушаться.

— Сегодня у нас было особенно важное собрание. Вы знаете, — продолжала она, — как много врагов народа было обнаружено в последнее время, так вот на сегодняшнем собрании нам объяснили, как мы, домработницы, можем помочь советской власти бороться с врагами.

— Я не думаю, чтобы вы могли помочь, — сказала я, стараясь подбодрить ее рассказывать дальше, — это только ГПУ может делать.

— Нет, вы не правы, нам сказали, что живя в семье, мы многое можем видеть и слышать, недоступное другим: как хозяева относятся к сов. власти? О чем говорят, когда приходят гости? Если к кому приходит много народа и часто, то стоит прислушиваться, о чем они говорят.

— Ну вот, к нам часто приходят друзья играть в карты, что же в этом подозрительного?

— Это, конечно, самое обыкновенное дело. Да вы ведь и дверей не закрываете, когда у вас гости, и я всегда слышу, о чем вы говорите. А другие ведь всегда закрывают двери, чтобы домработница не слышала, о чем они говорят с гостями, и если они это делают, то тогда-то нам и советовали прислушиваться к разговорам. Если говорят что-либо подозрительное и упоминают фамилии, то нам советовали записывать фамилии на бумажку, чтобы не забыть.

— Но, Давыдовна, люди могут говорить о своих очень интимных делах или просто сплетничать и не хотеть, чтобы об этом слышали посторонние. Редко кто будет держать домашнюю работницу, если заметят, что она подслушивает. Это очень неприятно!

— Ну не подслушивать всегда, а только, когда говорят о политике. Не подслушивать, а прислушиваться, — поправилась она.

У меня прямо похолодело сердце. Так откровенно заставлять прислугу шпионить. Если она будет ко всему прислушиваться и относиться подозрительно, она может самый невинный разговор превратить в заговор!

— И вы знаете, — продолжала Давыдовна в возбуждении, — нам приводили примеры, когда домработница оказывала услугу сов. власти. Вы, верно, слышали, что в нашем доме недавно арестовали мужа и жену Семеновых, так это их домработница, Настя, помогла раскрыть, что они враги. У них квартира больше, чем у нас, и она заметила, что когда к ним приходят определенные люди, они всегда закрывали двери и говорили в кабинете. Однажды, прислушиваясь, она услышала, что в разговоре они упоминают Троцкого. Каждый знает, что Троцкий враг, это возбудило ее подозрение и она стала специально прислушиваться. А раз хозяйка бросила в печку пачку писем и ушла, а Настя, не будь дура, выхватила их да и отнесла в профсоюз! Прочитав эти письма, нашли, что они, ее хозяева, были троцкисты, их и арестовали.

— Ну и что же, Настя получила за это вознаграждение?

— Да разве вы не знаете?! Их арестовали, а квартиру со всем добром отдали Насте.

— И теперь она живет одна в большой квартире?

— Нет, она обменяла квартиру на маленькую, а вещи, конечно, забрала с собой. А вы слышали, что сталось с детьми Семеновых?

— Нет, не слышала.

— Детей жалко. Их забрали в приют на другой день после ареста. Потом вскоре приехала их бабушка, хотела забрать детей к себе, и не могла их найти! Искала несколько дней, Настя разрешила ей жить эти дни у себя в квартире, а дети как в воду канули! Она искала по всем приютам и детским домам и не нашла. Люди думают: их или отослали в другой город или отдали в приют под чужой фамилией, ведь дети-то совсем маленькие и еще не знают своей фамилии.

— Скажите, Давыдовна, вот мы тоже часто сжигаем старые письма. У нас, как вы знаете, много родных и знакомых, мы получаем много писем и держать их всех ни к чему. Так что же, вы теперь тоже будете выхватывать их из печки и читать?

— Что вы говорите, Валентина Алексеевна?! Ведь я знаю, что вы и Сергей Васильевич — преданные сов. власти люди. И старые письма часто вы не сама сжигаете, а даете их мне на растопку печки. У вас ведь ничего не хранится под замком. Если бы я захотела, я могла бы прочитать все бумаги в ящиках у Сергея Васильевича, только я, конечно, их не читаю.

Когда я вечером рассказала об этом Сереже, он даже не очень удивился.

— Что же ты ожидала, что таких людей, как Давыдовна, не будут привлекать в сексоты? Это ведь не называется теперь некрасивым словом: шпик, это "пролетарская бдительность". Я думаю, она даже гордится, что государство ожидает помощи от нее.

— Она пожилая женщина и должна знать, что это такое.

— Многие знают, а она была женой милиционера, и ей это не кажется необыкновенным. Удивительно, что их не предупредили не рассказывать хозяевам.