Вторая часть его библиотеки состояла из книг иностранных классиков, много лет не издававшихся в России: Стендаль, Дюма, Данте, Бальзак и другие. Третью, самую любимую часть, составляли книги о Наполеоне. Наполеон был его героем. Он считал его величайшим человеком в истории, главным образом как законодателя и государственного деятеля, человеком, который остановил "кабак" французской революции, и, конечно, великим полководцем. О Наполеоне он мог говорить часами, если находились слушатели. О своем герое он начал собирать книги, когда был еще студентом, покупал, кажется, все, что мог найти напечатанного о нем, и собрал порядочное количество, многие — на иноземных языках.

Умер Лева внезапно, от разрыва сердца, в тот год, когда ему исполнилось сорок лет, за несколько месяцев до рождения Наташи. Он ожидал ее рождения и собирался быть ее крестным отцом.

Когда Лева умер, его библиотеку сложили в ящики и поставили в сарай, а когда родители Сережи купили себе дом в Ессентуках и должны были перевозить вещи, библиотеку решено было продать, но до этого всем членам семьи предложили выбрать для себя те книги, какие им хочется иметь. К великому нашему сожалению, мы не могли взять много, всего, что нам хотелось бы. Квартира у нас небольшая, и у нас уже накопилось довольно много своих собственных книг: научных, технических и беллетристики, больше классики. Мы также покупали много книг современных авторов, но очень редко какие оставляли дома, обыкновенно, просмотрев очередную книгу о подвигах героев социалистического труда, мы от нее избавлялись. Так, недавно я купила и "просмотрела" книгу под названием "Человек меняет кожу", мне она не показалась интересной и я ее отдала; а вот теперь, когда ее запретили, а автора сослали, я пожалела, что не прочла ее более внимательно.

После долгих колебаний мы выбрали для себя пару десятков книг, в числе их: полное собрание сочинений Стендаля, Сережиного любимого писателя; роскошно изданные книги Рабле и некоторые политические мемуары. Библиотека была предложена сначала частным лицам, которые и раскупили ее большую часть, а остатки купил педагогический институт. Я также оставила для себя отчеты Чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений царского режима.

Перечитывая отчеты этой комиссии, я была поражена, какой гуманной, честной и не преступной оказалась русская монархия по сравнению с нынешней властью. Даже в отчете комиссии, которая старалась найти в ней темные стороны, с предельной ясностью было доказано, что царица не замышляла сепаратного мира с немцами, что смена министров происходила не потому, что этого хотел Распутин, а потому, что царь искал верных и преданных монархии людей. (Как показали последующие события, среди тогдашней правящей верхушки и даже среди родственников царя было очень мало верных русскому монарху людей.) Государственная Дума мало занималась государственными делами, а больше всего старалась развалить правительство, иногда открыто агитируя за свержение власти. Обвинения, предъявляемые комиссией царским министрам, мне, пережившей гражданскую войну и двадцать лет советской власти с коллективизацией, казались просто наивными. Одно из тяжелых преступлений, предъявленных градоначальнику столицы было то, что он установил, во время войны пулеметы для охраны правительственных учреждений. Его обвиняли в том, что он якобы "собирался стрелять в народ!"

Арестовали мужа моей сестры Шуры, Васю. Этого никто никак не ожидал. До своего ареста Вася заведывал пластом на одной из очень больших шахт в Донбассе и в работе добился больших успехов. Несколько лет подряд он получал премии за отличную работу; его пласт считался стахановским и только совсем недавно мы получили от него письмо с сообщением, что его посылают на съезд стахановцев в Москву. За неделю до отъезда случилось несчастье: на его пласте произошел взрыв газа и при этом убило семь человек рабочих и тяжело ранило его помощника.

Мама немедленно поехала к Шуре и пробыла там все время до суда и осуждения Васи в ссылку. О несчастном случае и о суде не было сообщено в печати и мы узнали подробности только от мамы, когда она вернулась домой.

Шахта, на которой работал зять, была "газовая", т.е. в ней выделялся в большом количестве газ, и поэтому в ней не разрешалось делать подрывов угля динамитом, как это делается на многих шахтах. Вася же, стараясь выполнить требования треста и партийной организации о перевыполнении программы, делал нелегальные подрывы угля динамитом. Поэтому-то у него и бывала такая высокая выработка и поэтому его шахта была "стахановской". Но он всегда делал подрывы, принимая самые строгие меры предосторожности: высылал рабочих к стволу шахты далеко от места взрыва, подрывы делал очень небольшие и делал их всегда сам, когда в шахте бывало минимальное количество газа. Но случилось так, что он заболел и две недели пролежал в постели. В его отсутствие выработка на пласте упала, директор шахты вызвал его помощника к себе и сделал ему нагоняй за то, что он не умеет работать "по-стахановски". На другой день после этого выговора помощник сделал запал в шахте, не приняв мер предосторожности, а главное, не удалив забойщиков к стволу. В шахте произошел взрыв и при этом убило рабочих и сам помощник был тяжело ранен и умер через несколько дней в больнице.

Если бы помощник не был убит, то, конечно, он пошел бы под суд и Васю, возможно, не тронули бы, но так как с мертвого "взятки гладки", а кого-то нужно наказать за смерть рабочих, под суд отдали Васю. Вася немедленно признал себя виновным в нарушении техники безопасности. В свою защиту он говорил, что, делая подрывы, он рисковал только своей жизнью, и делал это для того, что "хотел дать как можно больше угля социалистической родине!" На суде он не старался переложить свою вину на другие плечи, т.е. не сказал (о чем все и так знали), что о его практике знали и директор, и парторганизация, и инженер по технике безопасности, без разрешения которого динамит не выдавался со склада. Все, кто награждал его как стахановца и передовика производства, знали, каким способом он добивался рекордных выработок угля.

Расследование произвели быстро и через пару недель его уже судили. Его судили за нарушение техники безопасности и приговорили к трем годам принудительного труда в лагере. После этого приговора все вздохнули с облегчением, так как боялись, что ему "пришьют" вредительство, и тогда его могли бы расстрелять. Но, конечно, суд к стахановцам не бывает таким жестоким, как к обыкновенным людям.

Мои родители были страшно огорчены не только тем, что посадили Васю, но еще и тем, что, оказалось, он добивался своих рекордов, рискуя жизнью рабочих. Папа, как и многие рабочие, относился подозрительно ко всякого рода стахановским рекордам, всегда подозревая, что дело может быть "не чисто".

Немедленно после осуждения мужа Шура поступила на работу в управление той шахты, где работал Вася. По образованию она техник-химик, но до этого не работала, так как не хотела оставлять свою маленькую дочку на прислугу.

Васю сослали очень далеко в северо-восточную Сибирь начальником шахты. Шахта находится в области вечной мерзлоты, и сообщение с этим районом возможно только пару месяцев в году, через Берингово море. Связи через тайгу по суше нет.

В первых же письмах Вася просил присылать ему пищу и особенно лук и лимоны, из этого мы заключили, что у них там цынга.